Творчество А. Неверова (1886-1923) - одна из великолепных страниц русской советской литературы. Писатель своеобразного таланта и человек большой души, Неверов с предельной искренностью и силой говорил о своей заветной мечте: "Книгу бы написать такую - солнечную. Налить ее радостью до краев и сказать всему человечеству: - Пей, жаждущее!"
Неверов Александр Сергеевич
Гуси-лебеди
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Вечером прискакал чагадаевский поп Поликарп Вавилонов на паре породистых лошадей. Высокий, широкоплечий, с пыльными раздувающимися ноздрями, вошел он к попу Никанору, слегка прихрамывая на левую ногу; не отряхиваясь, двинулся из прихожей в столовую. Тонкий, сухопарый Никанор в ситцевой рубахе только что пришел со двора, вымазанный шерстью. Вскидывая бороденку, удивленно воскликнул:
– Ба-ба-ба! Какими путями?
– По делу, по делу!
– строго сказал Поликарп. И по тому, как он говорил, и по тому, как тяжело выхаживал по столовой, переваливаясь на один бок, было видно, что случилось особенное.
– Недаром я сегодня сон видел!
– говорил Никанор.
– В гору лез.
Попадья из спальной ответила:
– Гора к горю...
Пока готовили самовар, пришел дьякон Осмигласов, толстый веселый кругляш; не успев поздороваться, начал шутить:
– Спал сейчас, слышу голос...
Шутка не вышла. Лицо у Никанора нахмурилось, жидковолосая голова низко склонилась. Поликарп многозначительно крякал, опираясь руками о стол:
– Ну, так вот... Ужас невероятный!..
Вынул листочек бумаги из бокового кармана.
– У меня вот тут несколько фактов.
– Извиняюсь!
– чуть-чуть приподнялся дьякон.
– Объясните, пожалуйста.
– Гонение на духовных, - сказал Никанор, не поднимая головы.
– Слушайте!
– Ну, так вот, - продолжал Поликарп.
– В Мало-Березовом у священника Никопольского зарезали борова на двенадцать пудов, присвоили пару лошадей, стоящих семьдесят пять тысяч. У священника Длинноперова реквизировали девяносто пудов белотурки, на отца Воскресенского, в четвертом округе, наложили двадцать пять тысяч рублей контрибуции. У дьякона Верхоглядова съели банку сахарного варенья, а у отца Куроедова отобрали рессорный тарантас, купленный в Казани, полдюжины чайных ложек, из которых одна золотая, и матушкину шубу на козьем меху.
Поликарп читал нараспев. Дьякон, сидевший рядом, чувствовал себя утонувшим. Толстый, веселый, охотно танцующий на семейных вечерах, он вдруг отсырел, налился чем-то тяжелым. Заглядывая в развернутый Поликарпом листочек, неожиданно выпалил:
– Вы очевидец?
– Чему?
– Вот этим фактам.
– Лично я не очевидец, - с ударением сказал Поликарп.
– Но сведения получены мной из достоверных источников. Вы не верите?
– Нет, почему же. Вполне естественно.
– Значит, вы сомневаетесь?
– Позвольте!
– задвигался дьякон.
– Да, да, вы сомневаетесь. Вы склонны к тому, что все это я выдумал из головы. А знаете, кто там орудует?
Поликарп загнул мизинец у левой руки:
– Тришка... Епишка... Перекатная голь! Конечно, под руководством ораторов...
Молча сидевший Никанор поднялся, сложил на груди вздрагивающие руки, сползающие на живот, пронзительно крикнул:
– Мошенники!
Испугался, подозрительно взглянул на дьякона, начал кружить вдоль стола, задевая ногами за стулья.
– Странная вещь. Неужели они не считаются с православием?
– Дело не в этом... Бог с ним и с православием!
– гудел Поликарп.
– Дело в том, что не сегодня-завтра такая политика может ударить и нас. Мой совет - кой-что рассовать заблаговременно...
– Не рассуешь! Куда сунешь скотину? Это ведь не чайные ложки...
За двадцать лет священства в черноземном уезде Никанор успел превратиться в крупного степного хозяина. На просторном дворе у него отдувались племенные коровы. Брыкаясь, играли гладкие, словно вылизанные телята с задранными кверху хвостами, хрюкали свиньи, гоготали гуси. На конюшне, прикованный цепью за шею, весело ржал выездной жеребенок. Плотно жил Никанор. Поглощенный заботами, он даже не толстел, не страдал и поповской одышкой. Тонкий, сухопарый, беспокойно бегающий за рублем, одевался он нарочно в старье, чтобы не было подозренья, охотно показывал всем грязные, непромытые руки, сам чистил конюшню, убирал скотину и, если кто из знакомых говорил: "Куда вы копите, батюшка!" - испуганно уверял:
– Да нет же, нет! Честное слово, нет. Не хватает...
Окна на ночь в дому у него закрывались ставнями на железных болтах, парадное запиралось двумя задвижками, продетыми в толстые скобы, дверь в прихожей - двумя крючками. Спальня, где стояли сундуки, пропахшие нафталином, запиралась особо: крючком и задвижкой. Раньше было проще. Но когда сдохла цепная собака - черный крутолобый кобель, а в степных приходах появились большевики, не признающие духовного звания, жизнь перевернулась вверх дном. Больше всего удивила собака. Пес был здоровый, лаял громко на целую улицу и вдруг околел...
"Отравили!
– подумал Никанор.
– Значит, и здесь есть люди, которым собака мешала... Значит, нужно к чему-то готовиться..."
Церковный колокол, выбивающий часы по ночам, напоминал о-поджогах, об огненных языках, вылизывающих купеческие хутора на степи. Поднимаясь с постели, Никанор зажигал белый восковой огарок, принесенный из церкви, пристально смотрел на вздрагивающий огонек и сидел, подобрав ноги, пораженный, сгорбленный, с упавшими по вискам волосами.
– Ты что?
– спрашивала попадья.