– Шумит где-то!.. Шумит,

2

Поликарп пробыл недолго. Перепугал, расстроил и в десять часов собрался уезжать. Ночь была темная. За селом в степи резалась молния, слышались удары отдаленного грома. Из черного степного провала, поглотившего месяц, надвигалось лохматое, страшное, ревущее скрытой, разинутой пастью. В палисаднике тревожно шумели деревья, заглядывая верхушками в окна.

– Остался бы! Куда поедешь?
– сказал Никанор.

– Не могу... Ехать надо...

– А если нападут на тебя?

Поликарп пожал плечами.

– Что же делать? Одно из двух...

В высоко подоткнутом полукафтане, подпоясанный кушаком, он походил скорее на степного барышника, чем на священника. Вся его крупная, размашистая фигура, налитая здоровьем, была не на месте в поповской одежде, требовала кучерской малиновой рубахи, бубенцов, погремушек... Рыскать бы ему по ярмаркам, по базарам, шататься по конным рядам с кнутовищем за поясом, хлопать по рукам, покупать, продавать, выменивать, а жизнь надела на него поповскую рясу, заставила служить панихиды. В прихожей он опять говорил, щурясь на лампу, которой ему показывали дорогу:

– Ну так вот!.. Если есть золото - рассуйте.

– Ну, золото... Какое там золото!
– стонал Никанор.
– Доходы маленькие, предметы дорожают с каждым днем. Нитки... Паршивая штука - и к ним не приступишься...

– Нитки наплевать. Вообще положение неважное. Придется бежать в Австралию... Серьезно! Разве будешь терпеть?

– Характер у вас веселый, - улыбался дьякон.
– С вашим характером можно... А я вот всю ночь не усну. Так и буду кататься с боку на бок. Мнительный!

Невыпряженная пара Поликарповых лошадей под сараем, всхрапывая, раздувала ноздрями, дергала тарантас. Никаноров жеребенок на конюшне постукивал цепью. Слышно было в темноте, как он грыз колоду, хлопая копытом; сердце у Никанора наливалось мучительной болью.

Вышел он с фонарем, выставленным впереди. Неожиданно хвативший ветер сшиб его с крыльца, сорвал мелко посаженную шляпу с головы, распахнул полы подрясника, захлопал ими словно крыльями. Огонь в фонаре погас. Пока отыскивал шляпу, Поликарп сидел в тарантасе, крепко натягивая вожжи. Дьякон, отворявший ворота, испуганно шарахнулся в сторону от пляшущих лошадей. Пристяжная метнулась вперед, щелкая кованым задом, под колесами хрустнула невытащенная подворотня, - и через минуту тарантас с Поликарпом гремел за околицей.

– Ну и лошади!
– жаловался дьякон, щупая зашибленное колено.
– Как змеи!..

Никанор в темноте, разглядывая переломанную подворотню, сердито ворчал:

– Что уж вы, право... словно нарочно... Надо бы вытащить...

Ему хотелось поскорее уйти, остаться наедине, чтобы уложить расстроенные мысли, а дьякон удерживал разговорами.

– Обидят. Насилие могут учинить...

– Какое насилие?

– Известно, какое... Над женщинами...

– Неужто и на это способны?

– Нынче на все способны. Бога нет, царя нет. Одна матушка свобода.

Дьякон от досады плюнул:

– Англию хотим догнать!

– Ну, ладно. Идите!

– Знаете что?

– Нет, нет... Идите. После поговорим-... А зря пока не распространяйтесь... Будто ничего не знаем...

Никанор взял дьякона за плечо, легонько повернул, сдержанно выталкивая со двора...

– Идите. Будто ничего не знаем.

Попадья в дому плакала. Никанор присел на стул, начал покачиваться. В палисаднике шумели деревья, на чердаке царапались кошки, а он, согнутый горем, сердито долбил, стискивая в кулаке оттопыренную бороденку.

– Революция!.. Тошно было жить, как люди живут... За свободой полезли, идиоты...

Хотел еще кого-то злобно выругать, но вспомнил, что окна в дому не закрыты, оробел, заторопился, быстро метнулся на улицу. На пороге вдруг остановился. Надел одну калошу, другую - забыл. Стал искать шляпу, которая сидела на голове. Повертелся, потыкался из стороны в сторону, громко крикнул:

– Где же шляпа-то?

3

На площади, около церковной ограды, бродили лошади. Поближе к дороге слабо белели заночевавшие гуси маленькой сонно разговаривающей кучкой. На колокольне сдержанно гудела колокольная медь под ударами ветра. Против Никанорова палисадника в полосе света, падающего из школьных окошек, кружили какие-то люди. Слышалось два голоса. Один говорил громко, раздраженно:

– Последний пуд доедаю... Купить - денег нет...

Другой сдержанно отвечал ему:

– Хлеба найдем... Подожди немного...

– Где найдешь?

– Найдем... Хлеба по горло...

Выставив ухо, прикрытое ладонью, Никанор стоял, притаив дыхание.

Когда разговаривающие вошли в школу, быстро перескочил он через дорогу. Озираясь, прижимая левой рукой стукающее сердце, остановился под школьным окошком. На полу лежали мужики, упершись бородами в половицы. За двумя столами сидела заливановская "шантрапа". В стороне, на скамеечке, - учительница Марья Кондратьевна, рядом с ней - Лелечка, Никанорова дочь. Вошел учитель Петунников, опираясь на клюшку, вслед за ним еще трое: Синьков, молодой парень Илюшка в зеленом плаще нараспашку и крепкий, невысокого роста Федякин, с бритым, щетинистым подбородком. Петунников развернул красное полотнище, вынутое из-под мышки; Синьков, улыбаясь, причмокнул: