– Чай да сахар милости вашей.

– Милости просим!
– по-деревенски пропела Валерия.

Ледунец и с ней поздоровался за руку, повернулся к Никанору:

– Здрасти, батюшка!

Попадья не захотела дожидаться приветствия, поплыла из столовой в спальную.

"Какое нахальство!
– подумал Никанор, разглядывая Ледунца.
– Так прямо и лезет, лошадь".

– Ты что?
– спросил он, стараясь благословить протянутую руку.
– Не с требой?

– Ну, с требой! Какая там треба! Мы ище поживем с новой свободой. В гости пришел к тебе.

Никанор удивился. Встал, прошелся, снова сел, сердито сказал:

– Самовар остыл.

– Самовар не беда, - подмигнул Ледунец играющим глазом.
– Было бы сердце горячее, самовар поставить можно сызнова.

Валерия слегка разрумянилась, сконфуженная Никаноровой грубостью, поглядывая на отца, говорила глазами ему: "Ах, какой вы, папа!"

Сергеи оказался смелее:

– Лелька, вымой стакан!

Никанору объяснил:

– Это ко мне. Садись, товарищ!

Ледунец вытащил кисет, скатанный трубочкой, скрутил папироску, с удовольствием выпустил целое облако сизого дыму через обе ноздри. Заглядывая в зал, где стояла мягкая мебель в парусиновых чехлах, плевал он под ноги, растирая плевки, чвокал, удивлялся, крутил головой:

– Избенка ничего у вас! С разными комнатами.

А когда увидел себя в большом зеркале с головы до ног, удивленный, воскликнул:

– Вот так я! Гляди, какой молодец. Усики хорошо подделать, да рубашку новую надеть - парнишка!

Валерия с Сергеем улыбались. Никанор сидел как туго натянутая струна, готовая лопнуть. Ледунец не обращал внимания. Ощупывал вещи, прикидывая их на рубли, замечал, что где поставлено. Было похоже, что он собирается поселиться в поповском доме. Когда нагляделся, спросил у Сергея, показывая на портрет в багетовой раме:

– А это кто?

– Епископ.

– Какой епископ?

– Ну, архиерей.

– Архирей! Здоровый, видать. Это ты про него рассказывал нам?

– Что рассказывал?
– насторожился Никанор.

– Богатый больно, деньгу зашибает большую.

– А-а, деньгу!
– кричал Никанор.
– Религию хотите заплевать? Престол уронить?

Жидкие волосы у него падали на лоб, бороденка трепалась. Бегал, подпрыгивал он, размахивая руками, неистово кричал:

– Все уронили, безбожники! Все!

Выглянула попадья с поджатыми губами:

– Все равно не потерпит господь. Леля, иди сюда!

Валерия отвернулась, Никанор набросился на Валерию:

– Что, глухая? Мать зовет.

Ледунец говорил Сергею:

– Придешь ужо? Собранье будет.

– Нет, нет!
– метнулся Никанор.
– Уходи с богом, я не позволю шататься.

– Зачем шататься? Дело есть.

– Нет, нет! Я не позволю шататься.

А когда посмотрел на Сергея с Валерией, понял по тайно разговаривающим лицам - не удержать их около себя.

В дому наступила тишина. Часы почему-то остановились, стрелки замерли на десяти с половиной. На окне против солнышка сидела сибирская кошка с поднятыми ушами, лапкой манила гостей. Никанор ударил по маятнику вытянутым пальцем, замахнулся на кошку. Маятник прошелся несколько раз, опять остановился. Кошка пересела на другое окно, стала манить гостей с другой стороны.

– Кошка-то!
– рассердился Никанор.
– К добру ли?

Начал щупать разгоряченный лоб.

– Жар! Кабы не расхвораться.

Попадья принесла градусник.

– Сколько?
– спросил Никанор.

– Не найду. Ртуть не видать.

– Дай сюда.

Взял он градусник, отыскивая ртуть, приподнял изумленные брови.

– Тридцать семь и пять десятых.

Посмотрел на жену потухшими глазами, тяжко вздохнув:

– Повышение температуры.

Сергей в это время говорил Валерии:

– Прежде выйду я один, потом ты.

– Почему?

– Потому что потому... Политика тут.

Свистнул, погрозился он, высоко поднимая ногу, чтобы рассмешить, а Валерия долго сидела у окна, упершись ладонями в подбородок. Что-то припомнила, улыбнулась, прошла мимо спальной, где сидел Никанор. Стало жалко отца. Позывало войти к нему, но на пути стояли Сергеевы слова: "Родители не должны мешать своим детям". "А папа? Разве он мешает?
– думала Валерия и твердо отвечала голосом Сергея: - Да. Им с мамой хочется, чтобы я никуда не ходила, а я нарочно уйду".

– Не уйдешь!

– Уйду..

– Попробуй.

Валерия громко кашлянула, с шумом прошла ми мо спальной, нарочно хлопнула дверью.

– Не боюсь.

Вышла на крылечко, постояла, прислушалась, не позовут ли назад, медленно пошла через дорогу, изредка оглядываясь на отцовские окна.

7

В полдень зашел Алексей Ильич Перекатов - большой человек. Некогда бегал он по людям, работал поденно, потом сумел перевернуться, нахватал отрубов, пропитых слабосильными мужиками, крепко осел в пятистенке под жестью. Сына, окончившего реальное училище, направил в технологический институт, чтобы сделать из него хорошего человека, сам ходил в городском пиджаке, в низко подпоясанной рубахе, с бабьим, туго перетянутым животом. Слыл умницей, "золотой" головой и правил мужиками, как парой взнузданных лошадей в крепко натянутых вожжах. Про мужиков презрительно говорил: