После окончания Университета служил судьей в судебной камере на Таганке. Женился на Марии Николаевне Давыдовой, происходившей из старинного дворянского рода и имевшей консерваторское образование. Дворянская кровь текла и в жилах деда. Его мать – моя прабабушка – была из фамилии Радищевых. Автор «Путешествия из Петербурга в Москву» часть назначенной ему Екатериной ссылки отбывал в Калуге и пустил здесь в начале XIX века свои корни.

Спокойное течение московской жизни прервала революция. Дед лишился работы; продавали и меняли на продукты все, что было ценного в доме, но жить становилось все трудней и трудней. Существовала и постоянная угроза ареста: с «бывшими» тогда не церемонились. К тому же религиозно настроенную бабушку пугали царящие в Москве нравы. Ей казалось, что началось пришествие Антихриста: подумать только, люди под девизом «Долой стыд» разъезжали в трамваях голыми… Бабушка и уговорила деда переехать с детьми куда-нибудь подальше в Сибирь, где, как она считала, люди еще, быть может, живут по Божьим законам.

Так в 1920 году наша семья обосновалась в селе Аромашево Тюменского района Омской области. Но оказалось, что юридических услуг и музыкальной грамоты здесь никому не требовалось, и некоторое время спустя дед, с малых лет знавший церковную службу, был назначен священником в местную церковь.

– На что жили?

– Жили натуральным хозяйством, как все крестьяне вокруг. А церковь существовала на пожертвования. В Рождество ездили по селу со славой – «Христос воскрес!» – и тогда перепадало семье немного денег или продуктов.

Так и существовали десять с лишним лет. А в 1932 году, когда против церкви поднялась волна очередных большевистских репрессий, деда посадили в тюрьму. Бабушка поехала в Тюмень хлопотать за него, да и сама оказалась за решеткой на полгода. Мой отец в это время проходил службу в трудармии, и получилось так, что моя мама – а ей было тогда 20 лет – осталась одна с тремя детьми на руках. Из дома нас как «поповское отродье» выбросили на улицу, и мы бы замерзли, если бы не китаец Василий – крестник моего деда, – приютивший нас в теплом сарае.

Когда бабушку выпустили из тюрьмы, она забрала нас в Тюмень.

Дед вернулся в 1936-м. А в июне 1937-го его вновь арестовали. На этот раз, как говорится, «с концами»…

Спустя 63 года, уже будучи настоятелем Казанского собора, я побывал там, где закончилась жизнь священника Михаила Красноцветова. Здания, где он был расстрелян, уже нет. Не сохранилось и кладбище, где захоранивались уничтоженные в застенках НКВД люди. На месте кладбища в 50-е годы был выстроен асфальтовый завод.

Вплотную к стене завода по инициативе одного из тюменских журналистов (его отец, как и мой дед, был расстрелян в те же октябрьские дни 37-го) установлен своеобразный памятник, сложенный из взятых из подвала разрушенного здания НКВД 2640 кирпичей – по числу тех, кому «тройка» вынесла тогда смертный приговор. Надпись на памятнике гласит: «Никогда больше».

Помню о чувствах, которые охватили меня при взгляде на памятник. Прежде всего это чувство великой печали и скорби по невинно убиенным. И вместе с тем гнетущее понимание того, что кара Божья постигла Россию за великий грех вероотступничества, в котором была вина и нашей церковной иерархии, не сумевшей спасти, удержать паству от всеобщего ослепления.

– Но после смерти деда линия священнослужителей в Вашем роду на какое-то время прервалась?

– Да, прервалась. Но Богу было угодно вновь связать эту оборванную нить. Все началось с моего отца. У него было четыре класса гимназии. После трудармии он работал в Тюмени кочегаром, потом монтером. Закончил курсы рентгенотехников. В войну работал рентгенологом в Омском эвакогоспитале. В 1944-м стал ходить в церковь. Вначале пел в хоре, а затем принял сан дьякона. Он, как и мой дед, с юных лет знал правила службы…

В 1946-м – мне было тогда 14 лет – я уже помогал отцу в церкви. А когда мы оказались на Алтае в городке Алейске, я поступил сторожем и пономарем в Храм Божий, где отец служил дьяконом. Школу я бросил. У нас в семье было мал мала меньше семь человек детей, и один отец прокормить их не мог.

В 1949-м приехал к нам проверять церковное хозяйство благочинный и, увидев наше житье «с плачем сотворяемое», предложил перебраться в Барнаул. Там я, приобретя липовую справку о работе сапожником (справки о работе в церкви не принимались во внимание), пошел в 6-й класс школы рабочей молодежи. Потом уже в Кемерово в 18 лет закончил семилетку. А из Кемерово направился в Москву поступать в духовную семинарию.

Учился в Загорской семинарии я легко. Особенно интересовался российской историей. Дома у нас были тома Карамзина и Костомарова. Из любопытства в семинарской библиотеке я брал книги по астрономии, географии, архитектуре, живописи.

Я закончил семинарию в 1955 году. И тогда же женился на девушке Лиде, с которой не расстаюсь вот уже 47 лет. Подобно своему деду, я увез ее из Москвы в Сибирь. Там и венчал нас мой отец. Там, в городке Киселевске Кемеровской области, я и получил свой первый приход. Жили мы у старушки в маленьком домике с подслеповатыми окнами. И кровать, которую подарил нам отец, была единственной нашей мебелью. Но так жили тогда все сельские священники России, и я был готов разделить их участь… Но мне не давала покоя и честолюбивая мечта: поступить в духовную академию. А между тем я уже знал, что в Академии нет заочного обучения, есть только экстерн. И, чтобы сдавать очередные экзамены, надо служить недалеко от Москвы, во всяком случае, в европейской части России.