В 1717 году Петр I привез икону в Петербург. Ее помещают в часовне рядом с первым домиком Петра. Затем на месте часовни возводят деревянную церковь Рождества Пресвятой Богородицы. А уже императрица Анна Иоанновна построила для святыни храм на месте, где стоит сегодня Казанский собор.

Так что наша икона остается самой древней и самой почитаемой. В этом вы можете убедиться, глядя на сотни прихожан, ежедневно молящихся перед ней. Вообще, в Казанском соборе бывает множество петербуржцев. Он любим ими. Чего не скажешь об атеистическом музее, который некогда здесь находился. Недобрую он оставил о себе память… Ну, а нам в наследство еще и около 10 тонн мусора на чердаках…

– Отец Павел, атеисты – Ваши идеологические враги… И когда Вы упоминаете о них, я чувствую в Вашем голосе определенную дозу скрытой неприязни. Но как же быть с заповедью: любите врагов ваших, любите, невзирая ни на что?

– Любить врага – это, пожалуй, самое сложное… Да, Бог обращает свой взор «на злые и благие». Поэтому и мы должны поступать так же. Но выполняем ли мы это всегда – вопрос другой. Должен признаться, что это очень трудно и я лично иногда срываюсь…

– А каков круг Ваших привязанностей?

– Семья, дети… И еще – книги. Жена ворчит: «Тебе книгу открывать нельзя. Ты отключаешься, и до тебя не докричаться!» Сейчас, например, читаю Солженицына «Двести лет вместе». Кстати, я, наверное, был в числе идеологических контрабандистов 70-х. Как-то провозил из Финляндии под рясой труд Александра Исаевича «В круге первом». В поезде таможенник, показывая на багаж, спрашивает: «Там есть, что запрещено?» Отвечаю весьма доброжелательно: «Ничего запрещенного для НАС нет». Он не понял двусмысленности ответа. Ну и я не опоганил язык свой ложью.

Кроме книгочейства, есть у меня еще одно увлечение. Я коллекционер, с 15 лет собираю старинные русские монеты. А еще собираю маленькие макеты известных храмов. Во всех странах, где бывал, я покупал такие макеты. Есть у меня и Нотр-Дам де Пари, и собор Святого Петра в Риме, Святого Павла в Лондоне, Кельнский собор и наши храмы, естественно.

– Вы ценитель храмовой архитектуры?

– Вообще-то, разбираюсь… Но храм для меня, естественно, нечто гораздо большее, чем произведение архитектуры. Каждый человек должен с малых лет строить в своей душе храм на основах христианской морали и нравственности. Чем прочнее и выше он будет, тем чище и благотворней будут наши жизни, данные нам Господом Богом.

Летчик, акробат (кстати, сальто-мортале в переводе с итальянского – смертельный прыжок, рискованный, отчаянный шаг), шофер такси и дальнобойщик, Владимир Кунин не раз рисковал жизнью. Став известным кино сценаристом, популярным писателем, дожив до серьезных лет, он снова рискнул, резко изменил привычный ход жизни и творчества…

– Человек экстремальных профессий, Вы столько раз рисковали сломать себе шею. Неужели так манит край пропасти?

– Определенная доля риска есть в жизни у каждого. Сам я летал на различных типах военных самолетов с 43-го по 52-й годы. В 19 лет стал командиром звена пикирующих бомбардировщиков «П-2». Был мастером спорта по акробатике, двукратным чемпионом Советского Союза, отработал на аренах всех цирков страны – от Львова до Владивостока и от Мурманска до Ашхабада. Был таксистом, водил 24-тонный грузовик с рефрижератором…

Все эти занятия были связаны с профессиональным риском. Он входил в некий расчет творимого. Когда я летал или работал в цирке, риск был одной из граней профессии. Но вот когда люди покидают свою страну (какими бы причинами это не было вызвано), они тоже рискуют: любая эмиграция – очень большой риск…

– К теме эмиграции мы вернемся, а пока еще о профессиональном риске. Где острее всего ощущения балансирования на тонкой жердочке между бытием и небытием – у летчика в воздухе или у акробата под куполом цирка?

– Конечно, в цирке. В кабине самолета тебя отвлекают от внутреннего самокопания множество приборов, на показания которых надо реагировать молниеносно. А в цирке ты понимаешь, чем рискуешь, поскольку работаешь и в то же время зациклен на себе и своем партнере. Ты ясно представляешь, чем может кончиться два с половиной сальто-мортале, если упадешь не на ноги, а на шею.

– И однажды Вы перешли грань допустимого риска…

– Ничего подобного. Пересох и оборвался восьмимиллиметровый трос: все стальные тросы пересыхают от времени.