Ганс и Грета

Изданіе Б. ДЕ-ВАЛЬДЕНА.

Москва

Типографія В. Готье,

Кузнецкій мостъ, д. Торлецкаго.

1871.

Сегодня въ деревн было еще веселе, чмъ въ предъидущіе дни, хотя въ т дни былъ настоящій праздникъ. Сегодня же праздникъ молодежи: холостые парни угощаютъ всхъ, но угощаютъ не на собственный свой счетъ; у нихъ самихъ бдняковъ ничего нтъ, а что было, такъ и то они прогуляли. Сегодня они угощаютъ другъ друга на счетъ зажиточныхъ крестьянъ, которые обязаны волей или неволей доставлять «парнямъ» все необходимое, т. е. вдоволь кушаньевъ и напитковъ.

Волей или неволей, потому что угощеніе парней древній обычай, и никто не можетъ отказаться отъ его исполненія. Ему подчиняется даже самый скупой изъ крестьянъ, хотя въ душ скряга и называетъ это глупой забавой. А забава эта состоитъ вотъ въ чемъ:

Въ обденное время выходятъ парни изъ шинка: впереди идутъ «сборщики», остальные за ними. Сборщики, въ которые обыкновенно выбираютъ самыхъ разбитныхъ парней, – такъ замаскировались, что ихъ трудно узнать. У каждаго черезъ плечо перекинутъ большой мшокъ. Съ музыкой и пснями идутъ они по деревн, отъ одного зажиточнаго крестьянина къ другому и направляются прямо въ комнату, гд семья сидитъ за обдомъ; иногда обдъ уже конченъ, но везд непременно что-нибудь оставлено для гостей. Тутъ лежатъ свжіе хлбы, колбасы, тамъ порядочный кусокъ ветчины, иногда даже цлый окорокъ; а рядомъ поставлена большая бутылка съ водкой; все это хорошая добыча для парней, и они, безъ дальнихъ разговоровъ, кладутъ ее въ мшки, благодарятъ хозяевъ и отправляются «собирать» дале, пока не обойдутъ всю деревню и, нагруженные своими сокровищами, снова не подойдутъ къ шинку; тутъ начинается пиръ, танцы и пніе и продолжаются вплоть до разсвта.

Былъ полдень; свтлый, солнечный, осенній полдень; лучшаго парни не могли желать для своего праздника. Въ шинк были открыты вс окна, и изъ нихъ раздавались говоръ, пніе и веселые возгласы. Передъ шинкомъ собрались деревенскія дти и, въ ожиданіи предстоящаго зрелища, тоже шумли въ запуски съ двумя большими собаками, сидвшими передъ телжкой стараго Клауса, который только-что воротился домой. Не въ добрый часъ онъ воротился! Кому теперь досугъ заняться его товарами? Даже краснощекія двушки, стоявшія подъ-ручку другъ съ дружкой, и т смотрли въ окна, хихикая и визжа, когда какой-нибудь парень показывался у окна, манилъ ихъ бутылкой и кричалъ имъ что-то, чего за шумомъ нельзя было разобрать.

– Отчего это, – сказала одна, – они такъ долго не выходятъ сегодня?

– Сегодня особая статья, – сказала другая, – братъ говорилъ.

– Что онъ теб говорилъ? – закричало шесть голосовъ вмст.

– Я не могу этого сказать, – вскричала Катерина, – право не могу, оставьте меня въ поко!

– Да она должно быть ничего не знаетъ, – перебила первая. Двушки засмялись.

– Вотъ какъ! Я ничего не знаю? – перебила Катерина; – какъ бы не такъ! Теперь я могу сказать; все равно, они сейчасъ выйдутъ. Гансъ воротился изъ полка.

– Долговязый Гансъ? Гансъ Шлагтодтъ? Сорви голова? – кричали вс вмст. – Быть не можетъ! Когда? Гд-жъ онъ скрывался до сихъ поръ?

– Оставьте меня! говорю вамъ, – кричала Катерина, – вы изорвете мн платье. Онъ пришелъ вчера вечеромъ, когда староста ужъ распустилъ всхъ съ работы, и немногихъ засталъ въ шинк, только брата, да еще кое-кого. Они тотчасъ же поршили, что Гансъ будетъ сборщикомъ сегодня, и онъ хочетъ устроить какую-то штуку, а какую, не знаю. Да вотъ и они!

Музыканты спустились съ крыльца и играли раздирающій уши маршъ. Сзади ихъ, въ растворенныхъ дверяхъ, показались три странныя фигуры.

Одна изъ нихъ была одта въ срое платье, стянутое широкимъ поясомъ. На голов былъ срый парикъ изъ козьей шерсти, а всклокоченная борода изъ такой же шерсти падала на грудь. Фигура эта должна была изображать домоваго, но еще лучше могла бы представлять польскаго жида; другая личность, по правую сторону, была одта точно также, только парикъ и борода были изъ стружекъ, что, вмст съ топоромъ за поясомъ, означало дровоска или угольщика.

Среди этихъ двухъ фигуръ выступала третья, съ огромнымъ чепцомъ на голов и въ коротенькой женской на плечахъ накидк, какія носятъ въ той стране. Кроме того, на этой фигуре была надета женская юбка или скорее нсколько юбокъ: повидимому пришлось ихъ сшить дв или три вмст, чтобы прикрыть необыкновенно длинныя ноги. Эта фигура была гораздо выше своихъ товарищей, хотя и они были рослые парни; ея громадный ростъ еще увеличивался отъ женскаго платья и производилъ до крайности смшное впечатлніе.

Не удивительно, что маленькія деревенскія дети съ воемъ побжали прочь, а т, которыя были побольше, закричали, какъ сумасшедшіе. Собаки Клауса стали рваться изъ своей упряжи, стараясь схватить чудовище и яростно лая, между тмъ какъ самъ Клаусъ сердито ворчалъ на нихъ. Стая гусей съ громкимъ крикомъ поднялась и опустилась на ручей, протекавшій по другую сторону деревенской улицы; двушки завизжали, парни, шедшіе за «сборщиками», загикали, музыканты заиграли на трубахъ и флейтахъ – произошелъ такой адскій шумъ, что все жители сосднихъ домовъ побжали къ дверямъ и окнамъ, чтобъ посмотреть на проходившую процессію.

Она потянулась по деревенской улиц; но не смотря на старанія каждаго изъ парней привлечь на себя вниманіе крикомъ, гикомъ и размахиванімъ шапки, не смотря на смшные прыжки человка съ козлиной бородой и важную осанку его товарища съ бородой изъ стружекъ, – всеобщій интересъ сосредоточивался на великане въ женскомъ плать; и надо отдать ему справедливость, онъ отлично исполнялъ свою роль. То шелъ онъ маленькими шажками, какъ деревенская двушка, которой не хочется запачкать своихъ праздничныхъ башмаковъ на грязной дорог, то выступалъ гордо, обмахиваясь веромъ и жеманясь, какъ городская дама, посылая направо и налво нжные поцлуи двушкамъ, то вдругъ принималъ степенный видъ, будто шелъ въ церковь, а когда на пути попадалась канавка, онъ жеманно большимъ и указательнымъ пальцами приподнималъ платье спереди и показывалъ длинныя ноги, одтыя въ солдатскія панталоны.