Шпильгаген Фридрих
Шрифт:
– Такъ они все таки идутъ сюда? Тунеядцы, пьяницы!
– Да, батюшка, – робко возразила девушка. Она бросила боязливый взглядъ на столъ, и въ настоящую минуту ей еще тяжеле было смотрть на его бдное убранство; но она не осмлилась сдлать того, что хотла сначала, т. е. попросить отца прибавить еще что-нибудь, нсколько колбасъ или хлъбовъ. Она знала, что строгій отецъ этого не позволитъ.
– Тунеядцы, пьяницы! – повторилъ старикъ, всталъ, захлопнулъ книгу, заткнулъ перо за правое ухо и пошелъ къ двери, чтобы сразу унять пришедшихъ парней. Но если таково было намреніе старика, то онъ жестоко ошибся. Каждый изъ парней въ свое время не рдко чувствовалъ на своей спин трость учителя и это воспоминаніе, вмст съ строгою наружностью старика, сдерживало обыкновенно даже самыхъ дерзкихъ изъ нихъ; но сегодня, подъ предводительствомъ Ганса, они сильно раскутились и хотли доказать, что уже не боятся розги и умютъ вознаградить себя за свой прежній страхъ. Когда г. Зельбицъ появился на порог, раздался оглушительный виватъ: да здравствуетъ господинъ школьный учитель и его дочка Грета! Стоявшіе сзади напирали на переднихъ, такъ что длиннаго Ганса и двухъ другихъ сборщиковъ вмст съ полдюжиною парней почти силой втолкнули въ сни, а изъ сней въ комнату, куда отступилъ поблднвшій г. Зельбицъ. Въ комнат парни набросились на столъ и совали все, что попадалось, въ мшки. Одинъ Гансъ не трогалъ ничего; видъ его былъ очень смшонъ въ эту минуту: отъ женскаго платья, посл прогулки по деревн, остались одни клочья. Онъ стоялъ и пристально смотрлъ на Грету, которая, скрывая свою досаду, смясь и шутя, помогала парнямъ убирать со стола, до тхъ поръ, пока одинъ изъ нихъ не крикнулъ ей:
– Ну, а какъ теб нравится Гансъ, Грета? Вдь хорошъ, не правда ли? – и съ этими словами указалъ на Ганса.
Грета въ первый разъ взглянула на странную фигуру. Улыбка замерла на ея устахъ. Она поблднла, какъ полотно, и съ крикомъ ужаса уронила на полъ хлбъ, который держала въ рукахъ. Гансъ поблднлъ не мене ея, когда она взглянула на него. Глаза его дико вращались, какъ будто онъ боялся, что стны обрушатся на него! Не успла еще Грета придти въ себя отъ ужаса, а испуганный школьный учитель не могъ произнести ни слова, какъ Гансъ бросился изъ комнаты въ сни и на улицу, а за нимъ послдовала и вся буйная толпа. Они широко распахнули дверь. Зельбицъ захлопнулъ ее такъ, что все кругомъ затряслось, потомъ подошелъ къ дочери, которая все еще стояла блдная съ полуоткрытымъ ртомъ и безсильно опущенными руками передъ упавшимъ на полъ хлбомъ, и сказалъ:
– Ну, Грета, вотъ возвратился твой милый Гансъ, хорошо ты его приняла, нечего сказать!
Грета нагнулась, чтобы поднять хлбъ и положить его на столъ. Она ничего не сказала.
Гнвъ старика казалось еще увеличился отъ молчанія дочери.
– Съ сегодняшняго дня ты боле не знакома съ этимъ негодяемъ; не смй говорить съ нимъ ни слова, если онъ вздумаетъ остаться здсь; ни слова, слышишь ли?
– Но, батюшка, – сказала двушка, блдныя щеки которой вдругъ покрылись яркимъ румянцемъ, – вдь вы опекунъ Ганса, онъ родной племянникъ покойной матушки!
– Какъ я сказалъ, такъ и будетъ, – закричалъ старикъ, – мн до него нтъ никакого дла и ты не должна съ нимъ связываться, иначе я тебя и знать не хочу! Понимаешь?
Онъ снялъ домашній сюртукъ, надлъ другой, грубо оттолкнувъ дочь, которая хотла ему помочь въ этомъ, сорвалъ съ гвоздя шляпу съ широкими полями, крикнулъ еще разъ, уже стоя на порог: понимаешь? и вышелъ изъ дому, по дорог къ дому пастора.
Грета, должно быть, слишкомъ хорошо поняла отца, потому что, когда темная фигура его мелькнула подъ окнами, она опустилась на стулъ, подняла кончикъ передника къ глазамъ и горько заплакала.
II.
Насталъ вечеръ. Полный мсяцъ поднялся надъ горами на безоблачномъ неб. Аспидныя кровли домовъ [2] блестли при его свт. Не было ни малйшаго втерка. Иногда только раздавался легкій шорохъ въ высокихъ тополяхъ, стоявшихъ на берегу ручья, и нсколько сухихъ листьевъ падало на темную воду, блиставшую при лунномъ свт. Три гуся, которыхъ въ этой суматох забыли загнать, вдругъ все вмст подняли головы изъ подъ крыльевъ, зашипли и загоготали. Недалеко отъ нихъ, въ маленькомъ садик у пруда, показалась женщина. Выйдя изъ садика на мсто, освщенное луной, она оглядлась и видя, что вокругъ все было тихо – и даже гуси, убдившись въ полной безопасности, снова засунули головы подъ крылья, – она быстрыми шагами пошла по берегу, поросшему травой, и наконецъ достигла тни, которую бросала большая Ландграфская гора на берегъ и на часть пруда. Тамъ Грета остановилась и перевела духъ, какъ человкъ, счастливо окончившій опасное предпріятіе. Ее никто не ожидалъ, и она въ свою очередь не ожидала никого! Ей хотлось только побыть одной, совершенно одной, чтобы почувствовать себя одинокой, оставленной всми, и еще разъ отъ души поплакать!
[2] Крыши покрыты сланцем.
"В строительстве издавна используют аспидный сланец – разновидность глинистого сланца, его употребляют для кровель. Сланец – природный камень, используемый в производстве кровельных материалов. Сланец – горная порода, отличающаяся слоистостью своего строения, раскалывающаяся на тонкие пластинки или слои. Высокие характеристики и ряд уникальных качеств кровельного сланца (например замечательная морозоустойчивость и отличная упругость), легкость придания любой формы (для сложных элементов кровли, такие как ендовы, башенки, слуховые окна и дымовые трубы) в относительно короткие сроки.
Кровельный природный сланец – веками использовался как кровельный материал, доказательством этого могут служить памятники архитектуры в Европе – соборы, костелы, всевозможные дворцы и замки."
Правда, она съ самаго утра, почти непереставая, плакала, но принуждена была длать это потихоньку, – то за дверью, то на чердак, то въ стойл козы, то у колодца, – потому что отецъ неотступно наблюдалъ за ней; да и служанки Кристель ей надо было остерегаться. Кристель, отправляясь сегодня вечеромъ танцовать въ шинокъ, не должна имть право разсказывать, что Грета, посл свиданія съ Гансомъ, «все воетъ». Теперь Кристель ушла танцовать, а отцу снова понадобилось сходить къ г-ну пастору; Грета не хотла оставаться въ комнат, гд стны имли уши и старые Шварцвальдскіе часы [3] за дверью могли пересказать отцу, что слышали. На двор было лучше: прудъ тихъ и глубокъ, онъ ничего не перескажетъ; высокимъ тополямъ дла нтъ до двочки, которая плачетъ подъ ихъ тнью. Ахъ! не разъ и прежде мсяцъ свтилъ на неб, когда она назначала здсь свиданіе Гансу. Свтилъ онъ и въ послднюю ночь, два года тому назадъ, когда Гансъ пошелъ въ солдаты и на этомъ мст прощался съ ней! И въ какомъ вид она увидала теперь своего Ганса! Объ этомъ-то она и плакала весь день, объ этомъ плачетъ теперь, и – какъ говорило въ эту минуту ея маленькое сердечко – всегда будетъ плакать! Увидать его въ этомъ костюм, оборваннымъ деревенскимъ шутомъ, въ лохмотьяхъ, съ блестящими отъ водки глазами! И онъ осмлился въ такомъ вид войдти къ ней въ домъ, чмъ она это заслужила отъ него? Осмлился такъ явиться передъ ея отцомъ, своимъ дядей и опекуномъ, который всегда былъ недоволенъ имъ, и утверждалъ, что онъ добромъ не кончитъ и сегодня, воротясь отъ пастора, сказалъ, вшая шляпу на гвоздь: «Видишь ли, Грета, все это оттого, что онъ не боится Бога! Теперь ясно, Гансъ пропащій человкъ и кончитъ такъ же, какъ его отецъ, известный браконьеръ и пьяница! Такъ-же думаетъ и г-нъ пасторъ. Онъ даже сказалъ, что позаботится, чтобы Гансъ не оставался долго въ деревн, потому что паршивая овца все стадо портитъ!»
Появление в конце XVII века самобытного, оригинального и достаточно жизнеутверждающего производства деревянных часов с кукушкой в южно-германском регионе Шварцвальд можно объяснить разве что тем, что его населяли старые добрые католики.
Можно сказать, что Шварцвальд (переводится как "Черный лес") – на редкость живописное место, состоящее из покрытых лесом гор и зеленых долин. Однако, жизнь в таком ландшафте для местных крестьян была далеко не сахар. Земля плохо поддавалась обработке: из-за присутствия в ней скальных пород приходилось возделывать поля мотыгой, а не плугом.
В горах весна, лето и осень продолжаются всего четыре месяца, а остальные восемь безраздельно властвует зима. Фактически, с ноября по апрель Шварцвальд пребывает под толстым слоем снега, а горный ландшафт и вовсе делает передвижения по местности невозможными. Стоит добавить, что немецкие крестьяне не живут деревнями, общаясь через плетень – земельные наделы расположены на значительном расстоянии друг от друга, чтобы не нарушать чужое Lebensraum.
То есть большую часть года обычная крестьянская семья в Шварцвальде оказывается отрезанной от внешнего мира в занесенном снегом доме. Такой образ жизни и способствовал активному развитию в регионе народных промыслов. В течение зимы большая немецкая семья вместе со всеми наемными работниками с утра до вечера создавала изделия из дерева: столовые приборы, ковши, бадьи, корзины и лари, которые охотно скупали приезжавшие весной купцы. Кроме того, в регионе издавна существовало производство изделий из стекла, также пользовавшихся популярностью во всей стране.
Кто именно является родоначальником часового дела в Шварцвальде, точно не известно, но существуют две популярные версии. Согласно одной, в 1683 году первые деревянные часы изготовили монахи аббатства Святого Петра, а по другой – их сделала уже в 1667 году семья Кройтц, проживающая неподалеку от городка Вальдау (Waldau).
Точно известно, что устройство, отбивающее знаменитое "ку-ку" и саму птичку изобрел мастер по имени Кеттерер из города Шёневальд (Schonewald). Вначале он пытался имитировать крик петуха (что считалось более естественным для обозначения времени), но музыкальная гамма оказалась слишком сложной, и мастер остановился на кукушке, для которой потребовалось всего два тона.
Первые шварцвальдские часы были целиком сделаны из дерева, включая и колеса механизма (только оси были стальные), и имели всего одну часовую стрелку. Маятники в таких часах помещались вверху механизма и раскачивались прямо перед циферблатом. Поскольку токарное ремесло было основным в Шварцвальде, каждые часы представляли уникальный образец резьбы и обработки дерева, а слава о них уже к середине XVIII века распространилась далеко за пределы Германии: они экспортировались в Англию, Италию, Францию, Турцию и Россию.
Оказалось, что часовое производство – это фактически единственная перспективная для жителей отрасль региона. По немецким законам наследования дом и земля обычно доставались только одному сыну хозяина, и тогда его многочисленные братья и сестры вынуждены были жить на родной ферме на положении работников. Продажа резных часов и шкатулок позволяла заработать достаточный капитал для строительства собственного дома.
Ахъ, Господи! Господи! Слышать это отъ роднаго отца! А если онъ правъ? Если Гансъ въ самомъ дл такъ испортился? Да вдь это невозможно! Онъ былъ всегда необузданъ, легкомысленъ, готовъ на всякую сумасбродную выходку, но не золъ! Нтъ, нтъ и трижды нтъ!
Доброй двушк вспомнилось много маленькихъ происшествій, доказывавшихъ, что у Ганса совсмъ не злое сердце, – происшествій, случившихся въ лсу, на поляхъ, въ садик за отцовскимъ домомъ, здсь у пруда, во всей окрестности, много много лтъ тому назадъ, – лтъ двнадцать или четырнадцать, когда ей, еще крошечной двочк, и ему, маленькому мальчику, казавшемуся ей всегда великаномъ, позволяли играть вмст, и онъ приносилъ ей птичьи яйца съ самаго высокаго дерева, или красивые камешки изъ самаго глубокаго мста ручья, плелъ ей изъ ивовыхъ прутьевъ корзиночки, вырзывалъ изъ коры кораблики, и длалъ вообще все, чего-бы она не пожелала! А разв нехорошо поступалъ онъ, что не разлюбилъ своего отца, когда тотъ, по смерти жены, началъ пить, и заступаясь за него, разбивалъ въ кровь головы и носы деревенскимъ мальчишкамъ, пристававшимъ къ пьяному? Разв можно осуждать его за то, что онъ принялъ сторону своего отца, когда свояки (ея отецъ и отецъ Ганса) завели споръ о земл и начали процессъ, который свелъ дядю въ могилу? Не ужасно ли, что Гансу, вслдствіе этого процесса, издержки котораго онъ долженъ былъ заплатить по приговору, не осталось ничего, кром маленькой развалившейся избушки на берегу пруда? И неужели онъ былъ неправъ, называя грхомъ (и другими боле обидными словами) распоряженіе суда, давшаго ему, по просьб общины, въ опекуны того же самаго дядю, отца Греты, человека, лишившаго его всего состоянія?
Бдная Грета не могла не вспомнить всего этого! Несчетное число разъ спорили объ этомъ въ ея присутствіи отецъ съ Гансомъ, и такъ ссорились, что ей иногда отъ горя хотлось броситься въ прудъ! У нея отлегло отъ сердца, когда Гансъ вынулъ жребій, на два года ушелъ въ солдаты, и ему пришлось стоять въ ближайшемъ город; но такъ какъ онъ былъ высокій и сильный малый, его скоро взяли въ гвардію и послали въ столицу, не въ резиденцию его свтлости великаго герцога, а въ Берлинъ – вслдствіе военной конвенціи, или – какъ это тамъ называется. Да, легко тогда стало на душ Греты, но радость продолжалась не долго – едва одни сутки. Потомъ ей опять стало тяжело на сердц, тяжеле чмъ прежде! Она сама не знала, что съ ней сталось. Она постоянно думала о Ганс, гд бы ни была, что бы ни длала, и дома, и даже въ церкви, и все объ одномъ Ганс! Иногда, ночью, просыпаясь – прежде съ ней этого не случалось, а теперь очень, очень часто, – ей слышался совершенно ясно голосъ Ганса: «Милая Гретхенъ», или «здравствуй, Гретхенъ!» или что-нибудь въ этомъ род. Сначала она просто боялась, такъ явственно былъ слышенъ голосъ, но потомъ привыкла, и въ этомъ случа всегда читала «Отче нашъ», прибавляя: «Сохрани, Господи, моего Ганса!» и смотря на звезды, снова покойно засыпала.