На седьмые сутки пути, ночью, на рыбацких челнах переправляемся через небольшую речку Горынь. Пылает село на берегу. Багровое пламя сотней языков отражается в воде. И здесь мерзавцы украинско-немецкие националисты подожгли село за то, что жители его дружелюбно встретили федоровцев. Гитлеровские наймиты мстят народу и убегают, едва услышав о приближении новых отрядов партизан.

На берегу реки Стырь в бывшем панском имении соединение генерала Бегмы останавливается надолго. Мы прощаемся с нашим возчиком Стефаном. Его маршрут окончен. Теперь только подкормить быков и порожняком возвращаться домой. Хотелось бы оставить что-нибудь ему на память. Достаю плитку шоколада. Кравченко вынимает из своего мешка кусок парашютного шелка.

— Я не возьму! — восклицает Стефан, и в глазах его и взволнованность, и огорчение. — Ни за что не возьму!.. Вам нужно. Вы на войне. Дай вам боже счастья и удачи! Дай боже! Перебить усих ворогив. Вернуться к вашим дитям!

На глазах у Стефана слезы.

Генерал Бегма дает нам три новые подводы. На этот раз не волы, а лошади, но низкорослые, тощие, поросшие неровной, клочковатой шерстью. Три возчика, из них два подростка, один средних лет, очень похожий на Стефана. Генерал дает провожатого до ближайшего населенного пункта. Там расположен один из отрядов Бегмы. А дальше… дальше предстоит двигаться на свой риск и страх.

Командир отряда выводит на одну из лесных дорог и показывает на юго-запад.

— Езжайте так!

— Ходь! Ходь! — негромко произносит новый возчик. Его голос и треск сухих ветвей кажутся оглушительными в пустом лесу.

Если бы мне две недели назад сказали, что можно так «запросто» путешествовать по немецким тылам — я бы не поверил. Вшестером, с незнакомыми возчиками, с громоздкими возами и лошаденками, на которых никуда не ускачешь, двигаемся по территории, оккупированной германским райхом!

Кравченко мелькает впереди, за стволами деревьев, — он обследует путь. Так едем час, другой, так едем полдня. Ни души кругом.

Однако должны же быть какие-нибудь деревни, постройки? Вот что-то маячит впереди. То ли крыша избы, то ли крытое соломой гумно. Останавливаемся. Вдруг из-за деревьев выходят люди. Молча идут к нам. Их человек двадцать. Некоторые босиком, иные в лаптях. Вооружены старинными берданками, карабинами, обрезами.

Они не командуют нам: «Стой», а останавливаются поодаль, рассматривают нас. И спутники мои, Бондаренко и Кравченко, выжидательно молчат, не проявляя волнения. Кравченко спрашивает:

— Що вы за люды?

— Дайте тютюну на цигарку, — вместо ответа говорит один из них.

Заскорузлыми, скрюченными от деревенской работы пальцами оборванные люди торопливо свертывают цигарки.

— Звидкиля вы?

— 3 Москвы.

— Кто в Москве? Нимци?

— Не були, тай не будуть!

— Як не булы? Та разве ж не бралы они Москву?

— С чего вы взяли? Никогда на свете!

Лесные люди переглядываются, но не выказывают удивления. Мы раздаем газеты, листовки, их жадно расхватывают.

Теперь наша очередь задавать вопросы:

— Как называется деревня?

— Эзерцы…

— Где немцы?

— Немцев не видели давно.

— Федоров проходил?

— Проходил три дня назад. Не здесь, а стороной. Тысяч двадцать его людей проходило.

— Тю, больше — тысяч сорок! С пушками, — поправляет другой.

— Как пройти к Федорову?

— Вот так прямо идите, будет скоро село Кухецка Воля, там спытаете…

— Как же вы встречались с федоровцами и не спросили их, кто в Москве?

— Мы спрашивали.

— Ну, и что они вам ответили?

— То же, что и вы.

— Значит, вы им не поверили?

— Поверили. Ну, все ж таки не лишнее спросить.

— На всякий случай! — улыбается Кравченко.

— Ось так! — усмехается вожак отряда.

Садимся на траву, местные партизаны угощают нас хлебом, я перевязываю раздробленные пальцы на руке пожилого бойца. Он вооружен старинным охотничьим ружьем с двумя стволами и огромными курками.

— А як же вы так? — спрашивает он все еще с оттенком недоверия. — Так и едете сами, от села до села?