Шрифт:
— Так и едем, — отвечаю я. — Да и вы вроде так же. Як у писни:
От села до села Буду мандрувати, Ни коровы, ни вола, Немае й хаты…— Да, немае й хаты, — печально говорит раненый. — Хату мою сожгли, сына убили… Сын был в комсомоле при Советах…
— Як же вы думаете дальше воюваты с такими ружьями?
— А ми пидемо до Федорова. Он же примет. Он обещал. Зробим тут одно дило и пидемо до нього в отряд…
— У нас, в моем сели Деревок, дуже много боялись советских партизан. Бандеровцы — гитлеряки мутили народ, балакали — советские партизаны разбойники, сред них нет ни одного украинца, только евреи и цыгане. И нам було трудно, нам кричали в моему сели:
«За кого ви воюете? Кого защищаете? Своих или чужих?..» Свои родственники и то боялись пустить нас ночувать. А теперь, как пришли советские партизаны, народ увидел, где правда, и отшатнулся от немецких наймитов..
— Партизаны панськую землю знову дилять миж селянамы. Панськых коней и волив раздають незаможным. Це Советська власть знов до нас прийшла…
Возбужденным рассказам местных партизан не видно конца. Нужно ехать дальше.
— А што у вас тут на возах? — с любопытством спрашивают партизаны. — Дуже высоки возы!
Кравченко объясняет им, что это походный лазарет. Всем отрядом провожают нас с полкилометра.
— Вот так езжайте! — показывает вожак отряда и понижает голос: — Спросите в Кухецкой Воле старосту Довганя, скажите— Грицько прислал. Староста там нимцямы поставленный, но ничего человик — договориться можно.
В селе Воля Кухецка
Под вечер доезжаем до Воли Кухецкой.
У въезда в село высокий крест, увешанный расшитыми полотенцами. На площади у церкви — музыка, небольшой оркестр — скрипка, гармонь, бубен. Много девушек. Они в белых платочках, в новых лаптях, в белых, выстиранных онучах. В ответ на наши приветствия дружно, хотя и с опаской, отвечают:
— День добрый!..
Что за праздник сегодня? Ах, да, воскресный день!..
Чувствуем на себе настороженные, изучающие взгляды. Неясно различимые лица возникают и скрываются при нашем появлении за маленькими окнами хат. За каждым нашим шагом следят, хотя никто нас не останавливает, не расспрашивает. По словам местных партизан, немцев и полицаев в селе нет. Однако врага можно встретить и там, где его и не ожидаешь.
Идет по улице старик с клюкой, в длинной белой рубашке, подпоясанной веревкой.
Диду, де тут живе староста?
— А ось же, прямо напроты вас…
Староста Довгань не приглашает нас в свой дом. Он стоит на крылечке, что-то обдумывает, разглядывая нас и наши возы.
— Вам кланяется Грицько, — говорит Кравченко.
Староста делает вид, что не слышит.
— Ночуваты будете? — спрашивает он.
— Нет, повечеряем и дальше…
Он раздумывает, потом решительно сходит с крыльца:
— Пишлы…
Проходим мимо хороших домов под железными крышами. Останавливаемся около небольшой бревенчатой избушки. Староста стучит в окно. Старый пес, заросший длинной грязной шерстью, с трудом выбравшись из подворотни, лениво брешет на нас. Две курицы бродят у ворот, тощие, голенастые, взлохмаченные. Старуха, приложив ладони к вискам, смотрит на нас через оконце.
— Це ты, Петро? Входить — не заперто.
Мы входим, и староста молча крестится в передний угол, потом кланяется хозяйке:
— Здравствуйте! С праздником!
— Здравствуйте! И вы тоже. Сидайте…
— Тетя Поля, можно дорожным людям отдохнуть у вас, повечерять?
— А звидкиля воны?
— Воны… Здалека, — говорит староста. Сам он не спрашивал нас, откуда мы, считая, очевидно, такой вопрос излишним.
— Не знаю, чем кормить их! Не варила сегодня ничего. Сын с невесткой в гости пошли.
— А они не обидятся. Они люди образованные. Понимают все, — говорит староста, вертя в руках свою войлочную шляпу и исподлобья глядя на фуражку Кравченко.
— Да уж что делать, накормлю чем-нибудь! — вздыхает бабка.
Староста, многозначительно подмигнув нам, уходит.
Вся в белом, сгорбленная, шаркая растоптанными лаптями, старуха достает из печи чугунок с вареной нечищеной картошкой. В хате сумрачно и душно. Теленок, привязанный веревкой за шею, стоит в углу.
— Вечеряйте, що бог послал. Я сегодня одна, невистка и сын в гостях. Не варила билыи ничого. Звиняйте! — угощает нас старуха.
— Спасибо, бабушка. От самой Москвы такой вкусной картошки не едали.
— И давно вы из Москвы?
— Дней десять…
— Как же вы шли?
— Летели самолетом.
— Правду балакають, будто в Москве нимцив теперь немае?
— Их и не было там.
Видно, что старуха нам не вполне верит. Но она взволнована, встает с лавки, суетится около стола.
— Що ж я! — восклицает она, идет в камору, приносит крынку молока, ставит ее нам на стол.
— Кто вы будете? Яке занятие у вас?