Я отвчалъ, что достану ему пилу и постараюсь добыть и състнаго, и приду къ нему на батарею, рано поутру.

— Скажи: убей меня Богъ громомъ, если я этого не сдлаю! — приказалъ человкъ.

Я повторилъ эти слова, и онъ снялъ меня съ гробницы и поставилъ на землю.

— Ну, теперь помни, что общалъ, да не забудь про молодого человка и бги домой!

— Покойной ночи, сэръ, пролепеталъ я.

— Да! Какъ бы да не такъ! — отвчалъ онъ, оглядывая холодную, сырую равнину. — Ужъ лучше бы мн быть лягушкой. Или угремъ!

Говоря это, онъ охватилъ обими руками свое дрожащее отъ холоду тло и заковылялъ по направленію къ низенькой церковной оград. Дойдя до ограды, онъ съ трудомъ перешагнулъ черезъ нее, какъ человкъ, у котораго застыли ноги, и затмъ оглянулся на меня. Когда я увидлъ, что онъ оглядывается, я повернулся къ дому и бросился бжать со всхъ ногъ.

Сестра моя, м-съ Джо Гарджери, была слишкомъ на двадцать лтъ старше меня и прославилась въ собственныхъ глазахъ и глазахъ сосдей тмъ, что выкормила меня «отъ руки» [1] . Добираясь собственнымъ умомъ до смысла этого выраженія и зная по опыту, какая жесткая и тяжелая у нея рука и какъ часто накладывала она эту руку на своего мужа, равно какъ и на меня, я предполагалъ, что и Джо Гарджери, такъ же какъ и я, — оба мы выкормлены «отъ руки».

Некрасивая женщина была она, сестра моя; и мн вообще казалось, что она и женила на себ Гарджери «отъ руки». Джо былъ блокурый человкъ съ льняными кудрями по обимъ сторонамъ гладкаго лица и такими блдно голубыми глазами, что они какъ будто сливались съ блками. Онъ былъ кроткій, добродушный, добронравный, обходительный, придурковатый, милйшій человкъ — родъ Геркулеса по сил, а также и по слабости.

Сестра моя, м-съ Джо, черноволосая и черноглазая, обладала такимъ краснымъ лицомъ, что мн иногда казалось, что она моется теркой, вмсто мыла. Она была высока и костлява и почти не снимала фартука изъ грубаго холста, завязаннаго позади двумя тесемками, съ четырехугольнымъ твердымъ нагрудникомъ, утыканнымъ булавками и иголками. Она ставила себ въ большую заслугу, а мужу въ большую вину, что ходила почти постоянно въ этомъ фартук.

Кузница Джо прилегала къ нашему дому, деревянному, — какъ и большинство домовъ въ той мстности и въ т времена.

Когда я прибжалъ съ кладбища домой, кузница была уже заперта, и Джо сидлъ одинъ въ кухн. Джо и я были товарищами въ бд и всегда предупреждали другъ друга о грозящей намъ расправ, и въ ту минуту, какъ я, приподнявъ щеколду отъ двери и заглянувъ въ кухню, увидлъ его какъ разъ напротивъ двери въ углу у очага, онъ встртилъ меня такимъ предостереженіемъ:

— М-съ Джо уже разъ двнадцать справлялась о теб, Пипъ. Она и теперь вышла позвать тебя, что уже составитъ чортову дюжину.

— Неужто, Джо?

— Да, Пипъ, — сказалъ Джо, — а хуже всего то, что съ нею щекотунъ.

При этомъ зловщемъ извстіи, я сталъ крутить единственную пуговицу у жилета и въ большомъ смущеніи уставился въ огонь. Щекотунъ была трость, гладкая отъ частаго прикосновенія къ моемъ тлу.

— Она давно ушла, Джо?

Я всегда обращался съ нимъ, какъ съ большущимъ ребенкомъ и моимъ ровней.

— Да какъ теб сказать, Пипъ, — отвчалъ Джо, взглядывая на голландскіе часы:- пожалуй, минутъ пять будетъ, какъ она вышла въ послдній разъ. Да вонъ она идетъ назадъ! Скоре, дружище, схоронись за дверь.

Я послдовалъ его совту. Сестра моя, м-съ Джо, широко распахнула дверь и замтивъ, что она почему-то не растворяется какъ слдуетъ, немедленно угадала причину и пустила въ ходъ щекотуна безъ дальнйшихъ околичностей. Затмъ швырнула мною въ Джо, — я часто служилъ ей метательнымъ орудіемъ при супружескихъ расправахъ, — а Джо, довольный, что завладлъ мною, какою бы то ни было цной, толкнулъ меня за каминъ и спокойно загородилъ длинной ногой.

— Гд ты пропадалъ, мартышка ты этакая! — сказала м-съ Джо, топая ногой. — Сейчасъ сказывай, куда это ты бгалъ; я чуть не умерла отъ безпокойства и усталости; смотри, я вытащу тебя изъ угла, хотя бы васъ было пятьдесятъ Пиповъ и пятьсотъ Гарджери.

— Я былъ на кладбищ,- отвчалъ я, плача и потирая ушибленное мсто.

— На кладбищ! — повторила сестра. — Если бы не я, давно бы уже лежать теб на кладбищ. Кто выкормилъ тебя «отъ руки»?

— Вы, — отвчалъ я.

— А зачмъ я это сдлала, хотла бы я знать, — воскликнула сестра.

Я захныкалъ:

— Не знаю.

— И я не знаю, — отвчала сестра. — Знаю только, что если бы начать сызнова, то я бы больше этого не сдлала. Могу поистин сказать, что съ тхъ поръ, какъ ты родился, я не снимала съ себя этого фартука. Ужъ довольно тяжко быть женой кузнеца, да еще такого какъ Гарджери въ придачу, а тутъ еще воспитывать тебя, не будучи вдобавокъ твоей матерью.

Мысли мои были далеки отъ этого вопроса въ то время, какъ я уныло глядлъ въ огонь. Бглецъ, встрченный мною на болот, съ закованной ногой, таинственный молодой человкъ, пила, състное, страшное обязательство, принятое мною на себя, совершить кражу въ родномъ гнзд,- все это мерещилось мн въ угляхъ, пылавшихъ мстительнымъ пламенемъ…

У сестры была ршительная а неизмнная манера приготовлять намъ хлбъ съ масломъ. Прежде всего она крпко прижимала лвой рукой къ нагруднику ковригу хлба, при чемъ въ него часто попадала булавка или иголка, которую мы затмъ вынимали изо рта. Затмъ она брала масло (не очень много) на ножъ и намазывала его на хлбъ, по-аптекарски, точно приготовляла пластырь — пуская въ ходъ об стороны ножа и размазывая масло и разравнивая его вокругъ корки. Посл того окончательно обтирала ножъ о край пластыря и затмъ, отрзавъ толстый ломоть, разрзала его пополамъ: Джо получалъ одну половину, а я другую.