Немецкая буржуазия, заявил Август Тальхаймер в статье, опубликованной в февральском номере журнала «Интернационале» за 1923 г., является, «на взгляд со стороны, революционной поневоле (по крайней мере, временно)»; однако, будучи объективно реакционным классом, она уже не сможет добиться «освобождения Германии» необходимыми для этого радикальными средствами. Это задача пролетариата{930}. Действительно, националистическое волнение, охватившее немецкую общественность, не только не было пронизано риторикой переворота и освобождения, с которой выступали коммунисты, но частично обратилось против них самих с новой, небывалой еще остротой. Эгоистические попытки КПГ создать «пролетарские сотни», чтобы — как гласил лозунг — разбить «Пуанкаре в Руре, а Куно в Берлине», натолкнулись, как на «удар в спину», на открытое возмущение большинства немецких партий и земельных правительств и дали фёлькиш-националисти-ческим боевым союзам повод потребовать, в свою очередь, введения «национальной диктатуры».

Стратеги Коминтерна, наоборот, считали, что необходимо отбить эти «фашистские» атаки и использовать националистическое волнение в собственных целях. В мае прозвучал призыв к открытой борьбе против «правительства национального позора и предательства народа», а «государственный изменник Стиннес» в качестве мнимого виновника массового обнищания, вызванного инфляцией, был превращен в одиозную фигуру крупного капиталиста в цилиндре, с сигарой и мрачной (напоминающей антисемитские клише) физиономией{931}. Одновременно с этим приступили к целенаправленной перевербовке не только взбудораженных масс, но и «фашистских» активистов из военизированных союзов.

Основополагающий доклад Клары Цеткин также явно отмежевывался от прежних концепций, согласно которым «фашизм есть не что иное, как буржуазный террор в форме насилия», практиковавшийся, к примеру, во время «белого террора в хортист-ской Венгрии» в 1919–1920 гг. Напротив, новый фашизм в духе Муссолини выражает интересы не только «малочисленной касты», он мобилизует «широкие социальные слои, крупные массы, которые включают даже пролетариат»{932}. Но поскольку главная причина «пролетаризации широчайших масс мелкой и средней буржуазии» состояла в эксплуатации, угнетении и пролетаризации со стороны империализма западных держав-победительниц, отсюда вытекала необходимость безусловного и четкого понимания справедливого национального возмущения этих пролетаризированных мелкобуржуазных масс, в том числе их разочарования национальным и социальным предательством социал-демократов, которое (по утверждению Радека) в принципе и прокладывало путь фашистам{933}.

Таким образом, фашизм оказывался движением с легитимными по сути целями, привлекавшим не только грубые натуры типа ландскнехтов и продажных люмпенов, «но и самые энергичные, способные к развитию элементы данных слоев», «жгучей тоске» которых по социальной общности и национальному достоинству коммунисты искренне должны сочувствовать{934}. Как сказал Радек, фашизм есть в сущности не что иное, как «социализм мелкобуржуазных масс»{935}.

Тем самым он непосредственно подключился к формуле, которую два-три десятилетия назад уже часто использовали в кругах социал-демократии для характеристики политического антисемитизма [159] . {936} Но в формуле Радека содержалась также старая ленинская мысль о неосознанно революционной роли «черносотенцев», которая в очередной раз проявилась в 1920 г. в Восточной Пруссии в виде симпатий «немецких черносотенцев» к большевикам.

Знаменитая и в то же время пользовавшаяся дурной славой «речь о Шлагетере» Радека, которую он под «аплодисменты собравшихся» произнес вслед за докладом Цеткин и которая по всему своему характеру была обращена не столько к сидящим перед ним кадрам Коминтерна, сколько непосредственно к националистической общественности в Германии, ввела в игру эмоциональный компонент, все же необычный в такой форме.

Радек произнес подчеркнуто торжественную речь в память «мученика германского национализма», только что казненного французами за акты саботажа. «Шлагетер, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает того, чтобы мы, солдаты революции, честно, по-мужски воздали ему почести». И если трагическая судьба Шлагетера лицемерно оплакивается теперь прессой Стиннеса, «компаньона Шнайдер-Крезо [160] , производителя оружия для убийц Шлагетера», то только для того, чтобы направить праведный гнев его товарищей против тех, кто в действительности находится на их стороне: против коммунистов, за которыми стоит Советская Россия.

Вопрос во всемирно-политическом масштабе ставится так: «Против кого хотят бороться германо-фёлькишские круги: против капитала Антанты или русского народа?» Советская Россия в данной всемирно-политической ситуации — единственный надежный союзник Германии, и успешное сопротивление чужеземным угнетателям возможно только при опоре на «трудящееся большинство». Прусские реформаторы в эпоху освободительных войн знали это. «Если патриотические круги Германии не решатся взять на себя дело этого большинства нации и создать единый фронт против антантовского и немецкого капитала, тогда путь Шлагетера был путем в никуда». Хуже того: тогда Германия будет разбита. «Именно это Коммунистическая партия Германии, именно это Коммунистический интернационал должны сказать у могилы Шлагетера… Шлагетер не может больше услышать правду. Но мы уверены, что сотни Шлагетеров услышат и поймут ее»{937}.