Вот почему биография Эдуарда Штадтлера — «доктора Анти», как его в насмешку называли, — представляет собой тщетную попытку основать в Германии «фашистское» (в тогдашнем смысле слова) движение, а конкретно: настоящий (анти)революционный проект, позволяющий в прямой и позитивной дискуссии с большевизмом как соперником использовать «революцию мировой войны» для создания элитарно-эгалитарной и милитаризованной социальной формации, которая могла бы послужить в качестве основы новым имперским амбициям в отношении внешнего мира.

Причину этого характерного краха следует, однако, искать не только в личности, но и в самой ситуации. Тема «антибольшевизма» в маниакальной форме, в какой его представлял Штадтлер, быстро исчерпала себя и в короткий срок уступила место более глубокому комплексу «Версаля». Между обоими мощными магнитными полями Штадтлер метался туда-сюда, как бешено вращающаяся стрелка компаса. В его редакционных статьях в еженедельнике «Гевиссен», но также в его публицистике, рассеянной по всему ландшафту печати (от «Дойчес тагеблатт» и «Германиа» до «Фоссише цайтунг»), эти колебания можно легко проследить, особенно отчетливо они проявляются в его позиции по отношению к Советской России.

Вплоть до середины 1920 г. казалось, что Штадтлер совершенно исключает возможность учитывать Советскую Россию в германской внешней политике, в его высказываниях все еще доминировали предостережения против «гениальных» амбиций по совершению мировой революции у Ленина и Троцкого. Прежде всего утверждалось то, что в качестве программы выдвинул в конце 1919 г. Мёллер ван ден Брук: «Пока еще далек день, когда Россия будет возвращена России. В этот день Россия и Германия увидят себя не разделенными лимитрофными странами, но связанными союзом против них»{913}. Когда Красная армия летом 1920 г. наступала на Варшаву, Штадтлер еще раз расписал опасность вторжения в Германию раскрепощенной Красной армии и тем упорнее напирал на необходимость восстановления Германии как конструктивного «силового центра Европы»{914}.

Но уже в сентябре 1920 г. Штадтлер изменил свою линию обвиняющего призыва к державам Антанты и впервые взял курс (следуя Мёллеру) на формирование тактического альянса с Советской Россией и «угнетенными колониальными народами» против «дряхлых народов-господ» Запада и прогрессирующей «американизации» Германии и Европы{915}. В новогоднем (1921 г.) номере своей газеты он писал, наполовину предостерегая, наполовину уже с восхищением: «Сила Востока велика. Во внешнеполитическом отношении Советская Россия стоит во всеоружии. Она насмехается над всем миром и вызывает у него страх… Кроме того, там правит властелин. Единственный в Европе… Его гениальность превыше наполеоновской, имя ее — “терпение”… Подлинная Западная Европа, романо-французский и германо-прусский шедевры, усиливают его активность по разжиганию мировой революции. Но воля, тем не менее, направлена целиком против Франции». С помощью «разума» Германия явно ничего не добьется на переговорах с версальскими державами. «Поэтому мы вполне сознательно применяем силу против силы… Напор общности против алчности Я. Самодисциплину против себялюбия… Германскую свободу против западнической… Во внешнеполитической сфере: молодые народы против старых… Мы противопоставляем хаос хаосу. Хаос творения (Schopfung) против хаоса растворения, истощения (Erschopfung)»{916}.

Во всем этом уже довольно внятно слышались национал-большевистские нотки. В конце марта 1921 г. в редакционной статье еженедельника «Гевиссен», откликавшейся на пограничные бои в Верхней Силезии, говорилось: «Народы Востока, к которым отныне принадлежат и немцы, должны будут справиться со своими проблемами без Запада и наперекор ему… Мы ожидаем событий, которые висят в воздухе, и приветствуем все катастрофы, которые могут принести решения этих проблем». Тут же рядом была помещена статья Штадтлера под заголовком «Победа Ленина». Имелся в виду разгром кронштадтского восстания, которое он теперь соотносил с польскими восстаниями и пограничными боями в Верхней Силезии как частью континентальной французской контрреволюции. Ленин, полагал Штадтлер, достаточно умен, чтобы с помощью своей «новой экономической политики» сделать уступки «здоровому ядру» повстанческого движения в смысле «крестьянского русского народного сообщества», безжалостно подавляя развязанное «на деньги французов» восстание матросов. «Будучи немцами, мы вынуждены радоваться французскому поражению на востоке. Наш враг — на западе… Именно как немецкие антибольшевики… радуемся мы неудаче лицемерного и спекулянтского антибольшевизма Франции». И напротив, новая Россия — это «сила, воля и таинственное становление [нового]»{917}.

В то время как выпады Штадтлера в адрес мнимой «политики исполнения» правительства Вирта — Ратенау становились все более резкими, вызвав конфликт с органами охраны государства и судебными органами республики [156] , в 1922 г. выкристаллизовался новый всемирно-политический блок, на который Штадтлер с этого момента, после восторженно прославленного «марша на Рим» чернорубашечников Муссолини, делал ставку: союз Германии с фашистской Италией, с «младотурками» Ататюрка и — с «советским фашизмом»! {918} Штадтлер неоднократно использовал это понятие с явными нотками одобрения. В итальянском фашизме «влечение к власти фронтового поколения сливается с волей к власти пролетарских масс, стремящихся под водительством личности, подвергаемой жестоким атакам со всех сторон, пробиться к власти в государстве». В России, напротив, восторжествовал «красный советский фашизм», поставивший «на службу себе русский национализм», чтобы пробиться «к высшей политической значимости в мире». Даже в Англии после свержения Ллойд-Джорджа парламентаризм поставлен под сомнение. Только Германия еще крепко держится за эту политически бессильную систему {919} .

Так, Штадтлер следил за переговорами в Генуе со скепсисом и презрением, которые после поразительного германо-советского договора в Рапалло приобрели форму издевательского триумфа: «Не правда ли, господин Ратенау, вы тем временем это уяснили… Троцкий говорит в Москве о “совместном сопротивлении Версалю”… Таким образом, вам известны следствия, к которым обязывает Рапалло! Это следствия реальной политики! Скажем прямо: следствия политики ориентации на Восток»{920}.

Этот национал-революционный радикализм достиг в конечном счете кульминации во время оккупации Рура французами в 1923 г., когда Штадтлер стал осуществлять свою собственную политику «ориентации на Восток» в тесном полемическом контакте со своим воображаемым противником Карлом Радеком и его «еврейско-интернационалистическим стремлением к господству». Хотя Штадтлер покровительственно похвалил своего соперника справа, Адольфа Гитлера, утверждая, что тот «разжег в социалистических массах подлинный националистический огонь»{921}, все же он решительно отвергал национал-социалистические расовые теории в пользу идей Ницше, [Хьюстона] Чемберлена, Шпенглера и Мёллера, согласно которым именно Пруссия может служить примером «живительного действия смешения народов для возникновения избыточной расовой силы»{922}.