Шрифт:
Пожалуй, самые славные подвиги были совершены в годы войны советскими молодыми людьми. Теперь мы по праву гордимся бессмертными именами Александра Матросова, Зои Космодемьянской, Олега Кошевого, Лизы Чайкиной и многих других героев. Воспитанные настоящими патриотами, они не знали страха в борьбе с врагом, их сердца наполняли священная любовь к Родине и непримиримая ненависть к захватчикам.
В канун 30-летия Великой Победы советскую печать широко обошел трофейный снимок, сделанный кем-то из гитлеровцев в оккупированном Минске. На нем запечатлен момент казни двух молодых подпольщиков. Пестрая тонкая удавка уже захлестнулась на шее белокурой девушки. Ее товарищ — юноша в кепке — стоит в ожидании, пока палач — дородный офицер гестапо — прилаживает на нем петлю. Тут же толпятся весело смеющиеся гитлеровцы… Нам не известно, кто они — эти молодые подпольщики или партизаны. Но нас не может не поразить спокойная улыбка на лице юноши. Ни тени страха, ни даже озабоченности нет на этом лице, а только презрение к врагам.
Этот снимок красноречиво говорит о патриотизме молодежи тех огненных лет, заплатившей столькими жизнями за нашу победу.
Да, мы знаем, что такое война, и умеем ценить мир. Для того, чтобы его отстоять, советский народ не пожалеет сил. А если империалисты все-таки когда-либо снова попытаются силой помешать нам созидать коммунистическое будущее, можно быть уверенным: наш народ и его Вооруженные Силы сумеют постоять за честь и независимость Родины. Свидетельство тому — слова в проекте нового Основного Закона СССР, с твердой убежденностью гласящие, что «защита социалистического Отечества есть важнейшая функция государства, дело всего народа».
[1977]
[Интервью журналу «Библиотекарь»]
— Как можно определить место книги в дни войны и мира, что она дает и будет давать людям?
— Теперь, в век НТР и освоения космоса, не будет преувеличением сказать, что после рычага и колеса книга явилась величайшим изобретением человечества. Заметно потесненная различными видами искусств, она тем не менее и поныне не утрачивает своей притягательной силы и служит одним из главных источников знания.
А еще несколько десятилетий назад на книге безраздельно сходились проблемы знаний, досуга, проблемы духовности и нравственности подрастающей молодежи. Книга не только учила, она воспитывала и вдохновляла. В трудные годы войны миллионы молодых людей, оторванных от культурных центров, учебы и библиотек, скрашивали свой досуг случайно найденной в развалинах книгой. Даже там, на фронте, в грохоте боев, человек не мог побороть в себе неуемную тягу к знаниям, к литературе, которая, как известно, способна воздействовать на сознание человека сильнее самой яркой действительности. Я вспоминаю многих солдат и офицеров-фронтовиков, у которых в их полевых сумках, противогазах, в вещевых мешках всегда находилось место хоть для какой-нибудь книги. Книгу читали по очереди, передавая друг другу, спорили о ней, обсуждали ее. Дни, проведенные в обороне, в затишье между боями, были полны тягостного томительного ожидания, скрасить которое могла лишь книга.
Летом 1944 года под Яссами, сидя в окопах и дурея от жары и безделья, мы заметили впереди себя в поле книгу. Неизвестно, как она попала туда, тем более, что поле это с весны было заминировано нашими и немецкими минами и на него несколько месяцев не ступала нога человека. Но это несомненно была книга, и ветер тихонько шевелил ее пожелтевшие страницы. Солдаты долго размышляли над тем, что это могла быть за книга, и когда соблазн завладеть ею стал неодолимым, из окопа выбрался наш заряжающий.
Была темная безлунная ночь, и он, прощупывая землю немецким штыком, благополучно добрался до книги и воротился назад. Это оказалась трилогия Максима Горького «Детство. В людях. Мои университеты», изданная задолго до войны и неизвестно как оказавшаяся на минном поле. Книгу долго читали в расчете, потом пытались разорвать на цыгарки, но командир орудия не дал этого сделать и спрятал книгу в свой вещмешок. Началось наступление, для многих трилогия Горького стала последней прочитанной в их жизни книгой. Наш командир орудия пережил войну, и когда он демобилизовался в сентябре сорок шестого, я видел в его вещмешке знакомую, снятую с минного поля, потрепанную и бережно обернутую в газетку заветную книгу.
Власть книги над человеческими душами, как и раньше, велика, хотя ей и приходится выдерживать нелегкое состязание с кино и особенно с телевидением. Но по своей духовности и информационной содержательности, значение которых в человеческой жизни будет возрастать с годами, книгу не может заменить ничто.
Интервью вела В. Дышиневич.
[1977]
[Гутарка з Аляксеем Гардзіцкім]
— У нашым жыцці часта ўладарыць выпадак. Да вайны я, як ведаеце, вучыўся ў Віцебскім мастацкім вучылішчы на скульптара. Дырэктарам вучылішча быў тады Іван Восіпавіч Ахрэмчык. У сорак сёмым я прыехаў у Мінск, знайшоў Івана Восіпавіча і спытаў: як наконт вучылішча ў Віцебску. Ён расказаў, што там вучылішча няма, пытанне аб Мінскім мастацкім інстытуце пакуль не вырашана, і параіў спыніцца ў Гродне, якое параўнаўча ўцалела і дзе ёсць арганізацыя мастакоў. Я прыехаў. Мастакі мяне хораша прынялі. Многія з іх, таксама як і я, былыя франтавікі. З імі я за некалькі дзён распусціў усе свае грошы. Людзі былі харошыя. Харошы быў графік Віктар Марозаў — цяпер ён у Кіеве жыве. Быў тут афарміцель Ігар Сямёнаў. Жыве тут і цяпер Іван Пушкоў, дарэчы, таксама былы артылерыст. Міхаіл Плужнік памёр.
Былі іншыя добрыя хлопцы. Я тут і асеў. А ў сорак дзявятым мяне прызвалі зноў у армію. Я апынуўся аж на Курылах. Яшчэ шэсць гадоў праслужыў. У пяцьдзясят пятым дэмабілізаваўся другі раз. Куды ехаць?.. Зноў у Гродна.
— Васіль Уладзіміравіч, хачу распытаць пра Вашых літаратурных настаўнікаў. Пытанне даволі традыцыйнае…
— Адкажу з задавальненнем. Можа, гэта ім нічога не каштавала, але для мяне, як для пісьменніка, было вельмі важна. «Гой» Міхася Лынькова быў, як мне помніцца, першым мастацкім творам, які я прачытаў. Я доўгі час быў пад уплывам вельмі добрай, паэтычнай прозы Міхася Ціханавіча, тут мае першыя нябачныя ні для кога літаратурныя ўрокі, урэшце, проста набыццё літаратурнага густу… На пачатку літаратурнага шляху мяне вельмі падтрымаў, проста сказаў, што я павінен пісаць, Георгій Шчарбатаў. Я не ведаю, што ён заўважыў, але ён так сказаў. Прынамсі, я яму абавязаны, што стаў пісьменнікам, бо мог бы ім і не стаць. Я гаварыў ужо, што маю прагу да ваеннай тэмы падтрымаў Раман Сабаленка. А Іван Калеснік, калі я хацеў надрукаваць апавяданне ў «Чырвонай змене», а яно было «зялёнае», пра каханне вясковых хлапцоў і дзяўчат, той, напрыклад, прама сказаў, што мне пра гэта лепш не пісаць. Я ім удзячны і не ведаю, як бы ў іншым выпадку склаўся мой літаратурны лёс.