Случилось так, что в силу обстоятельств личной биографии питателя излюбленной сферой действия его героев стал Северный флот, а флотская военная жизнь — тем оселком, на котором оттачивались характеры многих героев А. Соболева. Начиная со своей первой военной повести «Безумству храбрых», авторское внимание захватила флотская среда, Заполярье со всеми особенностями его быта, атмосферы, природными условиями. Человек перед грозным лицом опасности, мера его готовности к подвигу — вот те нравственные моменты, которые интересуют воображение писателя и позволяют читателю с неослабевающим интересом следить за изнуряюще-опасной работой водолазов, волноваться и переживать трагическую судьбу шестерки матросов с «Тихого поста» или юного разведчика, оказавшегося раненным на той стороне фронта. Это как раз те ситуации, которые с юношеских лет памятны автору, те образы, которые знакомы ему с ранней военной юности. Безусловно, это обстоятельство в значительной мере определяет достоинство лучших произведений Анатолия Соболева.

В лучших своих повестях и рассказах А. Соболев скрупулезно следует правде того времени, ее атмосфере, счастливо избегая любой выспренности и фальши, всего напускного, привнесенного временем, которое, как известно, склонно создавать мифы там, где умолкают факты. Герои этой книги — обыкновенные люди, по преимуществу молодые парни; как и всем живущим на земле, им присуще желание жить, и не их вина, что жить всем не выходит. Чтоб победить, приходится кому-то умирать, и смерть эту каждый из них встречает поразному. Приняв на себя немецкий огонь, погибает разведчик Олег, дав тем возможность вырваться из западни товарищу; в безнадежной обстановке кончает с собой Гена Лыткин, чтобы позволить последнему оставшемуся в живых выполнить важное задание. Обстоятельства смерти героев различны, но смысл остается неизменным — даже погибая, помочь остающимся продолжать борьбу.

Но Анатолий Соболев не был бы настоящим прозаиком, если бы все в своем творчестве основывал лишь на собственном oпыте, на пережитом лично. Многие его вещи последних лет свидетельствуют о довольно плодотворных попытках их автора проникнуть за пределы его военного опыта, выйти из круга личных впечатлений. В повестях «Ночная радуга», «Три Ивана», «А потом был мир» с различной степенью успеха, но всегда интересно, со знанием жизни и чужой психологии изображены люди с «той стороны», убедительно прослежены философские и нравственные моменты и сознания и поступков.

А. Соболев, несомненно, одаренный русский прозаик. Эта его одаренность явственно проступает уже в его языке, манере литературной речи, свободной, богатой и выразительной. Отличное владение языком особенно проявляется в невоенных вещах, связанных с впечатлениями детства автора, прошедшего среди живописной природы Алтая, в исконно русских селениях. В этом отношении приятно впечатляют «Грозовая степь» и «Тополиный снег» — произведения о довоенной сибирской деревне, полные лиризма и неизъяснимой поэтической прелести.

В заключение нелишне будет добавить, что Анатолий Соболев, безусловно, оставаясь писателем-маринистом, изрядно потрудившимся в военно-морской тематике, по-видимому, обратится в ближайшем будущем к труженикам моря наших дней. Об этом свидетельствует накопленный им опыт в жизни «мирного» моря, его непрекращающаяся связь с моряками, наконец, его верность городу на Балтике, где, не переставая, звучат пароходные гудки, бередящие писательское воображение и обязывающие к новым проникновенным строкам о мужественных людях моря.

Група студэнтаў біялагічнага факультэта МДУ імя М. В. Ламаносава просіць мяне расказаць у газеце аб прадгісторыі стварэння адной з маіх аповесцей…

Гэта адбылося ў самым канцы вайны ў аўстрыйскіх Альпах, куды ўжо ўладарна прыйшла апошняя ваенная вясна і з ёю магутным патокам шыбавалі войскі двух нашых франтоў. Нядаўна яшчэ тут быў глыбокі тыл нямецкага рэйха, і, як усюды ў яго тыле, было шмат прамысловых прадпрыемстваў, якія працавалі на вайну, і, вядома, усялякіх лагераў: канцэнтрацыйных, ваеннапалонных, працоўных. З прыходам Чырвонай Арміі ўсе яны разбягаліся, ахова ўцякала, а дарогі і населеныя пункты напаўняліся многімі тысячамі людзей, сагнаных з усіх краін Еўропы.

Аднойчы мы занялі нейкі гарадок і чакалі новай каманды. Доўгая калона артпалка, павярнуўшы да абочыны, замерла на брукаванай ускраіннай вулачцы. Здаецца, гэта быў Фэльбах або, можа, Глейсдорф, памяць добра захавала агульны выгляд гарадка, але зусім страціла яго назву. Салдатам не было дазволена адлучацца ад машын, мы вось-вось павінны былі кудысь павярнуць з ранейшага напрамку, і начальства ў камандзірскім «вілісе» нешта вырашала над картамі.

У кабіне «студэбекера» моцна прыгравала сонца, пасля бяссоннай ночы карцела драмаць, і я вылез на вуліцу. Салдаты ў кузавах таксама сядзелі, разамлеўшы ад цяпла, і «клявалі» насамі. Па маставой уздоўж машын прайшла група выпушчаных на волю схуднелых экспансіўных людзей у цёмных берэтах. Яны неслі нацыянальны французскі сцяг, спявалі «Марсельезу» і нешта крычалі нам, але мы не разумелі, і толькі старшына Лук’янчанка дабрадушна памахаў ім з кузава — давай, маўляў, не варта ўдзячнасці. Аслабанілі, дык што ж… Гэта нам — семачкі.

I тут каля адной з дальніх машын на вочы мне трапіла дзяўчына — шчупленькая, чорнавалосая, у паласатай куртцы і цёмнай спаднічцы, яна перабірала вачыма твары байцоў у машыне і адмоўна круціла галавой. А ў машыне ўжо пачалося звычайнае ў такім выпадку ажыўленне: штосьці там наперабой выкрыквалі байцы, але яна, пагасіўшы ўсмешку, пераходзіла да наступнай машыны.

— Таварыш, хто ест Іван?

— Іван? — ускочыў крайні баец. — Я Іван, вунь той Іван і шафёр наш таксама Іван.

Поўны надзеі твар дзяўчыны паступова сумнеў, калі яна пераводзіла позірк з аднаго Івана да другога і з ціхім сумам казала: