Дидро в этой статье — недаром она была напечатана в одном из последних, самых радикальных томов, — решительно заявляет: «Из всех бичей, терзающих человечество, тираны являются самым пагубным».

Грозным предостережением царствующим тиранам, и в том числе Людовику XV, звучат его слова: «Если мир и знает несколько счастливых тиранов, наслаждавшиеся плодами своих злодеяний, то таких примеров немного, и нет ничего более удивительного, нежели тиран, умирающий в своей постели».

Атакуя властителей земли, Дидро не забывал и о властителях неба. И он не только материализмом побивал религиозные догматы, но штурмовал своими статьями и губительную власть духовенства, его реакционность, жестокость, его нетерпимость.

Свою ненависть к церкви и ее слугам Дидро вынужден был порой прикрывать фиговыми листочками заверений в любви и уважении к религии. Но иногда ему удавалось обходиться и без листочков.

Умело пользуясь тем, что по-французски «pr'etre» значит не только священник, но и вообще служитель культа, жрец, он сравнивает католического аббата или кюре с египетским или мексиканским жрецом.

И в статье вод этим названием доказывает, что власть священников держится только на суеверии и обмане, и говорит об их честолюбии, жестокости, жадности. Он сравнивает костры инквизиции с мексиканскими жертвоприношениями.

Одной из самых боевых и программных статей Дидро для «Энциклопедии» была «Нетерпимость». Умело пользуясь эзоповым языком, ссылаясь на Священное писание, на авторитеты святых отцов, маскируя ими от цензуры собственные убеждения, он Наносит неотразимый удар и религии, и церкви, и государству, поддерживающему религиозную нетерпимость.

Везде и всегда Дидро противопоставлял принуждению убеждение.

На то он и был просветителем и верил, что, если люди поймут, что так дальше жить нельзя, они упразднят старый порядок.

Кондорсе однажды сказал: «Настоящие предки великого человека — его великие наставники, родившиеся раньше, чем он, а настоящие потомки — ученики его достойные». Как не вспомнить этот афоризм, прежде чем приступить к рассказу о происхождении Даламбера?

И как не вспомнить слова Дидро: «Кому придет в голову спрашивать у Даламбера, есть ли у него отец? Разве его будут меньше уважать, если узнают случайно, что у него нет отца?»

Так рассуждал Дидро после многих лет знакомства и дружбы с Даламбером. Но мог ли он предвидеть, какое место в науке, в общественной жизни и жизни его собственной займет один из товарищей его молодости — Жан Батист Лерон, когда тот приносил ему в 1737 году свои математические книги, вняв увещеваниям родных не заниматься больше этой наукой, «пагубной» для его карьеры?!

Даламбер был незаконнорожденным сыном не то генерала, не то артиллерийского офицера, шевалье Детуш, и писательницы, мадемуазель Тансен. Об отце Даламбера мы знаем мало. О матери — больше. Биография маркизы Клодины де Тансен любопытна. Родители заставили ее постричься в монахини. Не выдержав тягот монастырской жизни, девушка бежала в Париж и через влиятельного покровителя добилась разрешения папы нарушить данный богу обет.

Длинный список возлюбленных бывшей монахини очень разнообразен. Он начинается регентом Франции и кончается ее домашним врачом, в чью пользу она составила завещание, не оспоренное ее благородным сыном. Отец Даламбера занимает в списке четвертое место, но далеко его не завершает. Тансен пренебрегла Детушем. Наряду с боязнью огласки — вероятно, ей хотелось скрыть, что у нее незаконнорожденный ребенок, — это послужило причиной полного ее равнодушия, чтобы не сказать — неприязни, к сыну.

Исторические романы мадемуазель Тансен пользовались успехом. Она была хороша собой, умна, остроумна. Салон ее стал одним из самых популярных в Париже. Его посещали писатели, ученые, высокопоставленные особы. Словечки хозяйки повторялись. Так, ей принадлежало следующее остроумное изречение — оно и теперь не устарело — «Ремесло писателя заслуживает сожаления. Всякий сапожник, когда шьет сапоги, знает, что его работа наверняка сойдет с рук. Писатель же никогда не может ожидать этого от своей книги, как бы она ни была хороша».

Современники, однако, свидетельствуют, что мадемуазель Тансен отличалась редким бессердечьем, замаскированным мягкостью манер, чтобы не сказать — вкрадчивостью, и умела расположить к себе всякого, кто был ей нужен.

Нам не трудно будет убедиться, что, унаследовав от матери ум и талант, Даламбер не перенял ее дурных нравственных качеств.

Общество, у нее собиравшееся, мадемуазель называла своим зверинцем, дарила гостям, а точнее — гостьям, принадлежности своего туалета, называла их ласковыми, уменьшительными именами. Но многие говорили, если ей понадобится кого-нибудь отравить, мадемуазель нисколько не задумается, только яд выберет самый тонкий и нежный.

Приходится ли удивляться, что ее только что родившийся сын, хилый и слабенький, был найден на ступеньках маленькой церковки Сен-Жан-Лерон, в переводе — святого Иоанна Круглого?! А было это в промозглое осеннее утро, 7 ноября 1717 года. Ребенка и окрестили в честь этого святого — Жаном, добавив еще одно имя — Батист, а фамилию дали тоже по этому святому — Лерон. Даламбером он стал называть себя позже.

К счастью, шевалье Детуш оказался несравненно более нежным отцом, чем мадемуазель Тансен матерью. Вернувшись в Париж после отлучки по делам службы, он с большим трудом вырвал у бывшей любовницы сведения, без которых не смог бы разыскать сына.