Шрифт:
И возглашу хвалу Пандольфо;
Законов суть и ратный труд
Познал он тонко, и не только, -
От своенравных уклонясь,
Не слушая совет коварных,
От порицаний устранясь,
Наветов, наущений тайных,
За стол с собой он не пускает
Надменных, злых, неблагодарных;
своей трапезой угощает
Правдивых, честных, благонравных,
И где с ним вместе ни сойдутся
Льстецы, мздоимцы, дураки
Они Пандольфо изженутся
Одним движением руки!
Альбино стало неловко. Даже стыдно. Он давно заметил, что стыд за другого порой болезненнее собственного. Но похоже, что стыд испытывал только он один. Пандольфо Петруччи слушал дифирамбы себе самому со спокойной улыбкой, Венафро внимательно наклонил голову к поэту, словно боясь упустить хоть слово, и прикрыл перекошенную половину лица веером, Фабио Марескотти тупо смотрел на поэта и, казалось, думал о другом, мессир Палески льстиво улыбался и кивал, точно подтверждая истинность сказанного, Монтинеро, стоявший рядом с Катариной Корсиньяно, нежно поглаживал руку девицы, которую та неосмотрительно ему протянула, подеста, сидевший слева от Петруччи, смотрел на поэта с несвойственной этому лицу томной задумчивостью, а монсеньор епископ Квирини в конце чтения восторженно зааплодировал, вскричав "Браво!"
Подлинная мука и явное страдание, маска древней трагедии и безнадёжная скорбь были написаны только на лице Франческо Фантони, причём бедняга, похоже, не очень-то и играл. Он покраснел, по шее его пошли красные пятна, брови сошлись на переносице. Он, казалось, был в жару. Мессир же Леони безжалостно начал новый стих.
Льет всегда благочестивый
Токи мудрости из уст,
Муж Пандольфо наш любимый
Изрекает правый суд:
Сердцем чист благой правитель,
Тверды истины стопы.
От неправды избавитель,
Покровитель красоты!
Ищет, ищет беззаконный,
Чтоб невинность погубить,
Нет, он мнит, ей обороны,
Но Пандольфо защитит!
Ведай: честность и невинность
Увенчаются венцом;
Злость, нечестье горделиво
Кончатся своим концом!
Несчастного Фантони, похоже, всерьёз трясло и колотило, он наконец догадался незаметно под длинными волосами закрыть ладонями уши, но зычный голос одописца всё равно проникал в них. Зато монсеньор епископ Гаэтано Квирини был в полном восторге. Он вскочил, громко хлопая в ладоши и крича "Гений!!", на его крики поэт поклонился с видом неподдельной скромности, Пандольфо Петруччи тоже соизволил пару раз ударить в ладоши, после чего весь синклит зааплодировал.
Поэт же, вынув третий лист, продолжил чтение.
Пандольфо наш несет
Оливы ветвь в долины,
Бедных спасает от бед
и от злой судьбины.
Истина во всех сердцах,
И правда воцарится,
В его блаженных днях
Счастье поселится.
Лавр увьет его чело,
Славою украсит вечной,
Чтоб имя Пандольфо цвело
Хвалой чистосердечной.
Тут монсеньор епископ, всё ещё стоявший на ногах, подошёл к Пандольфо и заявил, что предлагает провозгласить мессира Сильвио Леони королем поэтов. Петруччи благосклонно кивнул, пиит, не желая упускать столь благоприятный момент, спустился к капитану народа, на ходу ловя восхваления и комплименты. Петруччи лаконично похвалил поэта, слова "прекрасно" и "великолепно" уронил и странно улыбающийся Венафро, подеста просто пожал поэту руку, да так, что тот скривился, и, рыдая от восторга, ему на грудь упал, благословляя его, Гаэтано Квирини.