Басманов был рад и в тоже время обескуражен такой прямолинейностью. Никто из ранее живущих государей не позволил бы так разговаривать с собой, а этот более того, что не высказал недовольства, так еще и согласился. Неужели он и правда не сын Грозного?

На следующий день слуги убрали праздничный стол, аристы и музыканты были в специальные кварталы, где они и поселились, вино спрятали в кладовые. Царь, одетый в просторный гусарский костюм, быстротой и легкостью принялся решать вопросы. Первым делом государь вернул из ссылки бывших своих господ Романовых, родственников мнимой матери Нагих, не забыл он и о своем чудовом покровителе Пафнутие, которого Годуновым после бегства монахов. Романовы были встречены с большими почестями, царь вернул им наделы и сверх того, наградил богатствами из имущества родственников Годуновых – Сабуровых. Не обошли милостью государевой и Нагие. Один из них, Михаил Нагой получил боярство, чин конюшего и большие подмосковные вотчины Годуновых. Теперь, когда Григорий приблизил к себе верных людей, он запланировал день избрания нового патриарха Игнатия. Он основательно готовился к этому дню, ибо слышал, что не все священнослужители были рады такому назначению.

Прохаживаясь по комнате, царь то и дело посматривал в окно. Он видел большие купола храмов, видел площадь, видел множество народу – вся Москва лежала у его ног! От этого зрелища у него закружилась голова. Власть, по началу такая сладкая и далекая, теперь оказалась реальностью, но радостью от обладанию ее уже не было, остались лишь воспоминания борьбы за нее да усталость.

В дверь постучали.

– Войдите, – крикнул Григорий и тут же уселся в кресло, сделав суровое лицо.

Вошел один из стрелков и, поклонившись, проговорил:

– Государь, к тебе посетитель.

– Кто?

– Он не представился, но сказал, что ты будешь рад встречи с ним.

– Хорошо, проведи его в мой кабинет.

Молодой человек встал, ему не хотелось ни заниматься делами, ни разговаривать с кем бы то ни было, однако обычаи требовали принять пришедшего и от этого некуда не деться.

Незнакомец широким шагом вошел в кабинет, где его уже поджидал молодой царь. Поначалу их глаза пристально смотрели друг на друга, но вдруг Григорий резко вскочил и, подойдя к нему, сказал:

– Я так рад видеть тебя, Пафнутий.

– Эх, а я думал, ты меня не узнаешь, – проговорил хриплым голосом бывший архимандрит.

– Садись, потолкуем.

Они уселись друг против друга, словно представляя контраст: царь был одет в зеленый кафтан с золотыми пуговицами, на груди у него сверкало большое ожерелье, на пальцах переливались кольца, высокие сапоги украшались вышивкой из золотых нитей, лицо безусое, безбородое было смелым и решительным. Иное дело Пафнутий: исхудавший, заросший всклоченной бородой, смуглолицый, одетый в черную рясу с большим капюшоном; сложно было представить, что этот человек мог спокойно общаться с государем с глазу на глаз.

– Ты сильно переменился за время нашей разлуки, – с долей зависти проговорил Пафнутий, разглядывая Григория с ног до головы.

– И ты тоже. Я бы даже не узнал тебя, если бы встретил на улице.

– Конечно. После твоего бегства из Москвы я попал в немилость к Годунову. Этот тиран сослал меня в дальний монастырь, объявив меня чуть ли ни преступником. А что я такого сделал? Лишь открыл некоему человеку правду.

– Видишь, я сделал все, что ты сказал. А теперь, – Григорий наклонился и тихо прошептал, – я знаю тебя, Пафнутий, зачем ты здесь. Милости просишь?

– Не милости, а справедливости. Некогда я был архимандритом Чудовая монастыря, теперь же я жалкий изгнанник. Прошу, верни мне сан.

– Благодаря тебе я царь Всея Руси, разве я могу не оплатить тебе больше, чем ты заслуживаешь? Ты не будешь больше архимандритом, это слишком низко. Ты станешь самим митрополитом Крутицким, вторым человком после патриарха Игнатия.

– О, государь! – Пафнутий упал на пол и принялся целовать сапоги Григория.

Тот, глядя на него сверху вниз, сказал:

– Встань с колен, не нужно благодарить меня, сам себя поблагодари лучше.

Только бывший архимандрит поднялся на ноги, как в кабинет вбежал взмыленный Басманов. Он тяжело дышал, глаза его были широко раскрыты, в них читался испуг. Склонив голову, боярин проговорил громким голосом:

– Государь, только что схватили Шуйского, который на Лобном месте рассказывал толпе, будто ты беглый монах Гришка Отрепьев, называл тебя самозванцем и расстригой, и клялся, будто настоящий царевич давно мертв.

Пафнутий отступил на шаг, Григорий тяжело задышал, комок застрял у него в горле. Неужели, взойдя на престол, он будет тут же свергнут? Ну уж нет! Власть, данную им, он никому не отдаст.

– Где сейчас заговорщики? – резко спросил царь.

– Их схватили и арестовали. Что прикажешь дальше делать?

– Казнить! – сразу же, не задумываясь, ответил Григорий, его глаза злобно блестели в тускло освещенной комнате.

Петр смотрел на него, таким еще он его не видел: злым, жестоким, холодным, будто это был не царь Димитрий, а другой человек.