По городу поезд пробирался медленно. То и дело челядины выкрикивали пронзительно, пугая прохожих:

–  Берегись!

Пропетляв по улицам, подъехали к родовой усадьбе Курбских. Со скрипом распахнулись ворота. Захлопотала, забегала многочисленная дворня.

Князь Семён вошёл в хоромы, осмотрелся. Всё как и было до отъезда. Скамьи вдоль стен, сундуки тяжёлые, железом полосовым окованные. Всё до мелочи знакомое, будто вчера дом покинул.

Прибежал тиун, запыхался, никак не отдышится, долговязый, взъерошенный, глазами блудливыми стрижёт. От князя то не укрылось, спросил с насмешкой:

–  Как хозяйство вёл, Ерёмка, много ль уворовал?

–  Спаси Господь, - ойкнул растерянно тиун.

–  Сколько недоимок?

–  Есть, но не слишком. Всё боле за смердами из подгороднего сельца.

–  На правёж отчего не ставишь?
– сурово потребовал князь.

–  Как не ставил? Ставил, да прок один, - сокрушённо пожаловался тиун.

–  Так ли?
– прищурил один глаз Курбский - Погоди, Ерёмка, у государя побываю да усталь скину дорожную, самолично поспрошаю, отчего княжий оброк утаивают. Всех мужиков, за кем недоимка числится, гони на усадьбу.

Тиун чуть не сломился в поклоне.

Курбский грозно нахмурился, сопел. Наконец промолвил:

–  Кафтан новый и сапоги. Да не мешкай. Государю, поди, уже донесли о моем возвращении.

У государя радость превеликая. Любимая борзая, Найдёна, ощенилась. Василий, как прослышал о том, сразу на псарню заспешил.

В полутёмной просторной псарне тепло, едко разит псиной.

Отгороженные друг от друга, скулят и подвывают породистые собаки. Государь любит охоту с борзыми.

Усевшись на маленькую скамеечку, Василий уставился на Найдёну. Позвал ласково.

Борзая разлеглась на соломенной подстилке, лижет щенков. При виде хозяина подняла голову. В усталых глазах благодарность.

Седой псарь подставил ей глиняную миску с молоком.

–  Не студёное, Гринька, суёшь?
– строго спросил Василий.

–  Нет, осударь, из-под коровы, парное.

–  Ну, ну, гляди, с тебя спрос.

–  Чать не впервой, - обиделся псарь. Найдёна поднялась на длинных ногах, залакала громко, жадно.

–  Не мог ране накормить, - заметил недовольно Василий. Псарь смолчал.

Мягко ступая, подошёл оружничий, боярин Лизута, остановился за спиной государя. Из-под меховой шапки выбились космы рыжих волос. Тёмная шуба из заморского сукна на плечах усеяна перхотью. Склонившись к уху великого князя, вкрадчиво зашептал:

–  Осударь, князь Курбский на Москву из Литвы воротился.

Василий повернулся к нему, вскинул брови:

–  Что из того?

–  В Можайске Курбский встречу имел с братцем твоим, Симеоном.

–  И о чем у них речь велась?

–  О том не проведал, осударь, - дугой выгнулся Лизута.

–  Отколь известно тебе, боярин, о встрече Семёна с Курбским?

–  Истинный слух сей, осударь. Можайский воевода, Андрюха Сабуров, письмом меня уведомил. Гонца срочного пригнал. А ещё прописал Андрюха, что великий князь Литовский Александр скончался.

Василий сказал хрипло:

–  Что? Отчего сразу не сказал мне о том?

Боярин задрожал. Василий перевёл взгляд с Лизуты на Найдёну, долго думал о чём-то. Потом вспомнил о стоявшем рядом Лизуте, сказал:

–  За верность твою, боярин, жалую тебя пёсиком от Найдёны. Как подрастёт, возьмёшь.
– И кивнул на беспомощно ползающих по соломе щенков.

Лизута снова прогнулся в крючок. На дряблом лице угодливость.

–  Милостив ты ко мне, осударь.

Сани катились вдоль Москвы-реки. Лёд посинел, местами подтаял, но ещё не тронулся. Чернели на берегу вытащенные с осени лодки. Слёглые сугробы грязные. От реки неровными улицами разбегались дома, а впереди по ходу саней каменные кремлёвские стены с круглыми башнями, маковки церквей, высокие великокняжеские и митрополичьи палаты.

От конских копыт разлетались комья мокрого снега, сани забрасывало на поворотах.

День на исходе, и солнце пряталось за окраину города. Круглое светило напоминало Курбскому огромный зарумяненный блин.

Встречные прохожие уступали княжьим саням дорогу.

Князь Семён жадно всматривался во всё родное, но позабытое, радовался возвращению.

Пересекли Красную площадь, мосток через ров, въехали в Кремль. У Грановитой палаты Курбский вылез из саней. От княжьего крыльца навстречу спешил оружничий Лизута, кланялся на ходу, улыбался щербатым ртом.