Шрифт:
Рявкнул Лешка знатно. Где-то впереди заплакал ребенок, и я схватилась за лоб, сползая вниз по креслу.
– Ты задолбал меня ревновать, Красильников, – прошипела я и отвернулась к иллюминатору. – Что, Леночка умных мыслей подкинула?
– Конечно, я же у тебя дебил и сам дважды два не посчитаю! Ты говоришь о нем, ты проводишь с ним время…
– Ой ли, Красильников? – Я сделала страшные глаза. Судя по реакции Лешки, они мне удались. – Ой ли? На дне рождения было, наверное, человек тридцать, в ресторане мы вообще ужинали с нашим английским коллегой.
– Видел я этого твоего коллегу. Тот еще тип, новая надежда английской прозы, сплошные женщины, сплошные тусовки.
– Через некоторое время мы приступим к снижению, – вклинился капитан, отчего меня почему-то снесло окончательно.
– Если ты, дорогой мой, предпочитаешь слушать Лену, к которой у меня есть причины ревновать, но я, черт возьми, успела вырасти и доверяю тебе, слушай. Она в подробностях расскажет, как и с кем я тебе изменяю. А потом быстренько прыгнет…
– Куда? – Лешка аж вспыхнул.
– Сам знаешь, – сказала я, скривившись.
Впервые в жизни мне не хотелось немедленно прекратить ссору, вырубить ее с корнем. Хотелось жечь мосты, визжать и царапаться.
– И даже не думай ее защищать. Не думай мне тут разводить про дружбу. Держишь девицу при себе для развлечения, потому что тебе приятно, что она влюблена, не отпускаешь. И мне еще тут что-то выговариваешь.
Лешка покачал головой, явно отступая, мрачнея на глазах. И вместо того, чтобы сказать: «Поругались и хватит», – я покатала слова на языке и все-таки произнесла:
– Знаешь же, почему я никогда не изменю своему парню. Знаешь же, почему никогда не уведу из семьи мужчину, даже будь он сто раз в меня влюблен. Знаешь, Дольче [6] , и все равно издеваешься.
Лешка окаменел. Я врезала по больному, использовав старую кличку, причем врезала от души, с ноги. А ведь еще два дня назад – два веселых и упоительных дня, полных шампанского, секса, сьюта в Plaza Athйnйe – сама делала вид, что не знаю о существовании обидного прозвища, данного Лешке в его восемнадцать за излишне сладкую внешность.
6
Сладкий (ит.).
Впрочем, изменить ему я действительно не могла почти что на физическом уровне.
Мы приземлились, я взяла сумку и пошла вперед, расталкивая людей. Миновала паспортный контроль, таможню (чемоданов, естественно, не было), увидела стоящую в зале прилета Ленку, высокую шикарную блондинку двадцати пяти лет, глупую и славную до крайности, и чуть не выплюнула сердце от отвращения и омерзения; тоже хороша, все знала про девицу, а раньше не отказывалась, когда она нас куда-нибудь подбрасывала на своем вишневом «Порше».
– Привет, – махнула рукой я.
На ее лице изобразилась дикая тревога, но она все-таки улыбнулась и кивнула, правда, с большим трудом.
– Лешка сейчас будет, не парься.
Я хлопнула ее по плечу и устремилась к радостным, несмотря на ночное время, таксистам.
– Девушка… – начали было они хором, но я резко мотнула головой и бросила:
– Едем, в центр.
– Тарифы…
– Наплевать. Едем.
Домчались, надо сказать, быстро. В Москве было холодно, но я все равно залезла под ледяной душ. В конце концов, уже через три часа меня ждали работа и женатый Макс.
Я высушила волосы, сделала кофе, посмотрела на скорбный лик в зеркале, выругалась и достала косметичку. Через сорок минут неспешной работы созерцать себя было уже не так больно. С внутренней стороной дела все обстояло несколько хуже. Я до сих пор не могла понять, откуда взялась, а главное – так прочно укоренилась в моем сознании чертова эмоциональность, с которой я небезуспешно боролась уже около пяти лет. Импульсивность, экспрессия, необдуманные слова, излишняя желчь – все то, от чего я бежала, почему я сбежала. Все то, что приводит к разрыву хороших отношений. Я швырнула косметичку в стену – тональник разбился, разлетаясь на осколки, и оставил на кипенно-белой стене уродливый след. Лешка, конечно, так и не появился, я впервые в жизни испытала нечто вроде ревности и в страхе убежала на работу.
Взлетая по ступенькам на третий этаж, я думала о том, что для начала нужно помириться с Гамовым, а потом уже можно возвращаться на исходные, в спокойное простое равновесие.
– Оливи-и-и-ин, – радостно протянул Туров, преграждая мне путь.
– Гера, отвянь, я не в настроении, – сказала я, не поднимая глаз. Душу отчего-то когтило. И душа имелась в наличии, вот уж неожиданность. Если бы я верила в предчувствия, то, конечно, решила бы, что это одно из них. Реальность вдруг преподнесла сюрприз в виде солнечного луча, показавшегося из-за туч. Это мне не понравилось так, что даже зубы свело. Я попыталась оттолкнуть Турова, но не смогла, он крепко ухватил меня за локоть. Китайские коробки начали схлопываться и исчезать, одна за другой, нанизанные на золотистый свет.