Шрифт:
Необходимая мера художественной преображенности жизненного материала остается, по-видимому, у наших «молодых» одной из самых главных и общих творческих проблем.
Нередко логическое разумение той или иной темы слишком поспешно принимается ими за внутреннюю готовность к творчеству. А вот услышан ли хоть на миг сигнал «обратной связи», сигнал от того мира, который нужно воссоздать? Но ведь для этого надо так владеть материалом, чтоб и он уже, в свою очередь, владел твоим воображением и вел за собой.
Может, наши «молодые писатели» слишком уж буквально понимают частые, особенно сегодня, требования от литературы вмешательства в жизнь? Но ведь не скажешь, что они сознательно полагаются преимущественно на публицистическое начало, нет. И, наверное, правильно делают... Иногда нам так и хочется, поучая якобы отстающую или излишне мудрствующую литературу, назидательно напомнить ей слова Толстого: «Если хочешь что сказать, скажи прямо». При этом забывается, во-первых, что так советовал именно автор «Войны и мира» и «Анны Карениной». А во-вторых, что не следует слишком прямо понимать и сам этот совет. А можно и вспомнить фильм А. Тарковского «Сталкер», где на языке кино так доказательно выражена мысль о том, что самый близкий путь к истине — не всегда прямой. И только вослед уже наконец утихающим, надо надеяться, спорам на эту тему уместно привести замечание В. Набокова из его эссе «Николай Гоголь» о том, что люди, отрицающие художественность, тем самым свидетельствуют лишь о своем убогом понимании ее — скажем, как нимф, колонн из мрамора и т. п. Поражает, как многое могут вовремя подсказать нам из своей вечности классики. Вспомнишь, например, у Достоевского «в припадке общежития» — и лишний раз задумаешься, до чего же все-таки сильна у нас вера в непогрешимость принципа коллективизма и организации в художественном творчестве... И о том, почему многие так любят клясться «поколениями», только ими и мыслить в критике, выискивая в них «общности» вместо различий... Наконец, почему именно у нас было изобретено понятие, не известное литературам никаких иных времен и народов, а именно «молодые писатели», в результате чего некоторые очень хорошо помнят об этом своем прилагательном, не прилагая особых усилий, чтобы оправдать себя как «существительное»?
Стоит ли говорить о том, что поступки молодых в литературе должны быть искренними, что их слово должно идти из глубины того, что они действительно пережили и во что они по-настоящему верят... Несколько лет назад я увидел, как Э Климов снимал свое «Прощание» по повести В. Расутина, и, может, потому, что в роли Дарьи Пинигиной снималась моя мать, до сих пор помню один эпизод на съемочной площадке. При работе над крупным планом с участием Дарьи режиссер, увидев какие-то не устраивавшие его в игре актрисы элементы сценической техники, стал настаивать с присущей ему убежденностью: «Никакого жеста, никакой мимики — умоляю вас: только то, что внутри..v Или это есть — и тогда оно все равно обнаружит себя — или будем искать что-то иное»
Об этом же думается и теперь, при разговоре о творчестве «молодых», о главных путях в достижении ими искомого. Да, только то, что внутри, и никаких лишних движений и «жестов»! И одно из двух: или это, сокровенное, есть — и тогда оно скажется, станет заметным для всех Или его нет — и тогда уже не помогут ни советы по национальным литературам в СП, ни «круглые» или «острые» столы в редакциях.
Ибо в том, что обычно говорится у нас «молодым писателям», слишком редко упоминается одна старая истина: как и всякое художественное творчество, литература — еще и очень одинокое дело, где надеяться нужно прежде всего на самого себя... Помнить это не очень-то весело. Зато полезно.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Всего несколько слов. Как бы попытка автокомментария.
Итак, наиболее подробно здесь сказано о двух прозаиках — Василе Быкове и Михасе Стрельцове. Фигуры это действительно яркие, несмотря на то, что Стрельцов, так рано уйдя из жизни в 1987 году, не успел сделать всего, чего от него ждали. И тем не менее выбор их как главных для этого разговора могут счесть не совсем убедительным. Смущает разномасштабность репутаций. Или: некрупность и, так сказать, «акварельность» фигуры Стрельцова в сравнении с Быковым. В отношении своеобразия дарования сопоставление таких писателей у белорусского читателя допросов бы не вызывало. Но вот для читателя союзного эти имена неравнозначны. Быков сделал несравнимо больше — и несравнимо больше известен. А выбраны они для разговора потому еще, что, как думается, шли в определенном смысле как бы навстречу друг другу: Быков, которому сегодня за шестьдесят,-— из войны, с горьким ее знанием, без всяких иллюзий и с желанием сказать свою жесткую, суровую правду свидетеля истории; Стрельцов же который дожил лишь до пятидесяти,— из послевоенного деревенского детства, с воспоминанием о том «где всем любимым место», с чуть отстраненным, лирико-философичным отношением к миру и со щемящей нотой утраты внутренней цельности... Ну, хорошо, пусть это слишком фигуральное выражение — «навстречу друг другу». Но дело не столько в них самих, сколько в том, что в литературе, в искусстве противоположности если и не притягиваются, не сближаются сами, то, во всяком случае, способны быть своего рода центрами родственных им по тому или иному признаку явлений. А такие художественные центры не то что стягивают, делают более близким все, что к ним относится или вокруг них группируется, но создают между собой какое-то активное и единое целостное поле культуры со множеством отталкиваний и притяжений внутри него Это и как бы «знаки», обозначающие ширину «фарватера», наиболее глубокой части художественного процесса — литературного или какой-либо иной сферы искусства. И чем дальше — визуально — эти точки одна от другой, тем шире, разнообразнее поле национальной культуры.
Наверное, у кого-нибудь другого имена, «обозначающие» эту ширину, могут быть иные. Например: Владимир Короткевич погруженный в родную историю и переводящий при этом бытовую достоверность чуть ли не в сюрреалистический план, ткущий сложный сюжет с как бы сомнамбулическими паузами в нем, и Вячеслав Адамчик с его традиционно-реалистической повествовательной манерой и умением создавать полнейшую иллюзию присутствия читателя в изображаемом благодаря строгой, но чрезвычайно рельефной пластике и колористическому мастерству.
Есть счастливые несходства, противоположности и в поэзии. Скажем, Пимен Панченко, его гневно-обличительный, полный совестливого напряжения, открытый и острый публицистический стих и Алесь Рязанов, выговаривающий свои тревожные, подчас эсхатологические видения с отрешенно-сосредоточенной интонацией заглянувшего за край привычной реальности... Владимир Некляев с его упругой, резкой ритмикой и нередко драматической тональностью, подчеркивающими жесткость и хорошую злость гражданского чувстваг и молодые Анатоль Сыс и Михаил Шелехов: у первого — горьковатая жажда эпатажа вместе с неподдельной искренностью «бунтарски пророческих» настроений; у другого — острота поэтической реакции, укорененность во всем конкретно-реальном и завидная свобода в осмыслении этого... Но вот при упоминании таких имен, как Василь Быков и Михась Стрельцов думается, отчетливо становятся видны две главные основные линии совре менной белорусской литературы вообще — о прозе ли говорить, о поэзии ли. Первая из этих линий — «направление», в русле которого следует не только «военная» проза Ивана Чигринова, Ивана Пташникова, Миколы Аврамчика, Ивана Шамякина, Ивана Науменко, Аркадия Мартиновича, Алеся Рыбака, Владимира Домашевича; но и проза с ярко выраженной социально-нравственной проблематикой независимо от ее внешне тематической ориентации, например, Виктора Козько, Анатоля Кудравца, Алеся Жука, Янки Сипакова, Владислава Рубанова, Эдуарда Скобелева. Георгия Марчука. Сюда же можно было бы отнести граждански активную, чуткую к современности поэзию Анатоля Вертинского, Степана Гав» русева, Таисии Бондарь, Валентины Ковтун.
А Михась Стрельцов, его, условно говоря, «линия» или «ряд»?
Это уже, скорее, традиция национального художественного слова, идущая не от обнаженно болевого начала такого белорусского классика, как Франтишек Богушевич, а от Янки Купалы, Максима Богдановича, Максима Горецкого. Здесь лиризм и пластика, колорит и мелодия — как в поэзии, так и в прозе, повышенное внимание к культуре слова, к форме. Рыгор Бородулин, Евгения Янишиц, Василь Зуенок, Раиса Боровикова... А в прозе прежде всего — Янка Брыль и Владимир Короткевич, из поколения же Стрельцова, скажем, Виктор Карамазов...