Шрифт:
Она часто говорила тебе про его книги, но ты с высокомерным видом отказывался их читать, хотя вообще-то был не прочь, и в глубине души даже завидовал.
Теперь не знаешь, как поддержать разговор.
Что сказать.
Но понимаешь, что не так уж это и важно, ты здесь, чтобы слушать.
А мсье-бестселлер все свое талдычит: рассорился с агентом, тот только о деньгах печется.
Тоска смертная.
Смотришь на устрицы, он их глотает одну за другой, так люди проглатывают его книги, тебя уже подташнивает.
Пытаешься себя утешить: это ты — настоящий писатель, ему всего-навсего повезло, а он в это время распинается о своем следующем романе, о том, как не терпится за него взяться, столько замыслов, что времени не хватает.
Нервно кромсаешь краба.
Он смотрит на тебя, замечает, что считал тебя вегетарианкой.
Отвечаешь: передумала сегодня утром.
Смеется, говорит, нравишься ты ему.
А тебе убить его хочется, ведь еще и платить за него придется.
Но ведь на твои книги квартиру не оплатишь.
Ерзаешь — когда же принесут кофе, и в который раз задаешься вопросом: неужели настоящий писатель — тот, который не пишет.
Начинаешь сомневаться.
Мсье-бестселлер угощает тебя здоровенной сигарой, забавы ради — посмотреть, как будешь нос кривить, ты, не раздумывая, берешь ее.
Он восхищенно смотрит на тебя, потом кладет на стол папку с рукописью.
Тут же пускаешь в ход женушкину улыбку, ту самую, профессиональную, которую, возвращаясь домой, она оставляет за дверью.
Выходя из ресторана, мсье-бестселлер спрашивает, как поживает твой муж, повторяет, как ему понравился твой последний роман.
Врешь, и глазом не моргнув.
Говоришь, что ты в порядке.
Работаешь, не покладая рук.
Как одержимый.
В ответ — улыбка, в ней нет профессионального притворства, он счастлив это слышать.
Искренне счастлив.
Не ревнует, не завидует и даже высокомерной мины не корчит.
Просто улыбается, как ребенок.
А ты думаешь о своем муже, то есть о себе, и начинаешь так себя ненавидеть.
Что тоже вдруг хочешь стать мсье-бестселлером.
Но это вряд ли.
Ты ведь уже в жену превратился.
После обеда только и делал, что курил сигару у окна в кабинете жены, и гадал — кто из вас умрет, если ты сиганешь, а сейчас снова едешь в метро под землей.
У всех надутые рожи, совсем как у тебя.
Хочется начистить ряшку каждому, кто на тебя слюни пускает, но разве в теле жены с мужиком сладишь. В этом своем спортзале она только время зря теряет, тут такие бугаи сидят.
Ты мог бы последовать ее примеру и заняться чтением будущего бестселлера, рукопись-то вот она, торчит из сумочки, но читать ты давно бросил.
Вместо этого вносишь лепту в общее дело, напускаешь в вагон еще больше раздражения и тоски.
Наконец выбираешься из метро, на улице уже темно, во денек — повеситься можно, и как тебе удавалось выслушивать рассказы жены про ее рабочие будни.
Оседаешь в первом же баре, надо бы пропустить пивка, однако не сразу решаешься усадить жену в одиночестве за барную стойку, только что это? — даже слова сказать не успел, а бармен приветливо кивает, понимающе наливает и подает тебе джин-тоник.
Садишься, залпом стаканчик опрокидываешь — для куражу, бармен, нимало не удивившись, уже второй наготове держит.
Пьянеешь, и начинается паранойя, джин ненавидишь, накатывает страх — вдруг бармен выведет тебя на чистую воду и всем тут расскажет, что ты — это не твоя жена.
Пьешь через силу, соображаешь, с каких пор пьет она.
Краб, сигара и джин, такая вот мешанина в желудке у жены, тебя мутит, но бармену позволяешь налить и третий бокал, а сам, стоит только ему отвернуться, запускаешь руку в орешки.
Одной рукой придерживая длинные белокурые волосы жены, другой цепляясь за унитаз, стоишь на коленях, блюешь.
Ненавидишь джин, и эти орешки, и краба, и жену, себя, свою жизнь, вашу ванную комнату, эту ванну, и каждую книгу, которая оттуда торчит.
Стараешься выблевать все это, давишься, в глазах — туман.
Мысль принимать ванну поодиночке ни ей не по душе, ни тебе, и потом ванна все равно занята книгами.
Поднимаешься, спускаешь воду, встаешь под душ прямо в одежде, включаешь горячую воду, закрываешь глаза и наконец расслабляешься.