— Но Женер и вы — это одно и то же.

— Нет.

— Целятся ведь в него. Кто вы такой? Что вы собой представляете?

— Ничего, — сказал Марк. — Это правда. Но можете ли вы понять, что иногда чувствуешь себя счастливым оттого, что ты никто, счастливым и свободным?..

Брюннер снисходительно улыбнулся.

— Пытаюсь себе это представить.

— Боюсь, что вы на это неспособны.

— По-вашему, видимо, я вообще мало на что способен. В сущности, вы никогда меня особенно не жаловали. Но это в конце концов не имеет значения. Вы меня плохо знаете… Очень плохо… Но я заклинаю вас…

В дверь постучали. Это был служитель, который сообщил, что заседание совета начинается, Марк встал.

— Одну минутку! — прошептал Брюннер. — Я вас торжественно заклинаю: не горячитесь! Пусть они первыми раскроют свои карты. Не нападайте на них. Если вы окажетесь в трудном положении, дайте мне знак, я потребую устроить перерыв. Мы с вами посовещаемся и вместе решим, что делать. Договорились?

Марк не ответил.

— Значит, договорились? — спросил Брюннер.

— Пойдемте, — сказал Марк.

— Извините, мне придется немного задержаться. Я сейчас приду.

— Понятно, — сказал Марк. — Вам нежелательно явиться туда вместе со мной.

— Напрасно вы нервничаете! — с упреком сказал Брюннер.

В лифте, поднимаясь в зал заседаний совета, Марк встретился с Ле Руа.

— Где ты сегодня обедаешь? — спросил Ле Руа.

— У Женера.

— А вечером ты будешь свободен?

— Нет, не думаю.

— Знаешь, кого прочат на твое место?

— Нет.

— Какого-то Флежье.

— Первый раз слышу это имя.

— Скорей всего какой-нибудь мексиканец.

— Наверно. Я огорчен за тебя.

— Пустяки. Это не имеет значения. Да я об этом всерьез и не думал. Даже если бы они мне предложили это место, я бы отказался. Конечно, мне это было бы нелегко, но все же, мне кажется, я нашел бы в себе силы отказаться.

— Ты сам не знаешь, что хочешь, — сказал Марк.

Ле Руа дрожащими пальцами коснулся руки Марка, как бы не решаясь ее пожать, и от этого робкого прикосновения Марку стало как-то не по себе. «Ну? — сказал он. — Ты пожмешь мне, наконец, руку или нет?» Ле Руа ответил нервным смешком, который Марк и ожидал услышать.

— Мне стыдно, Марк. Постарайся забыть то, что я сказал, когда был у тебя. Ведь в конце концов ты будешь драться и за нас…

— За кого — за вас?

— Ну, как бы сказать…

Лифт остановился. Марк распахнул дверцы.

— Ступай вперед, — сказал он.

— Почему?

На другом конце коридора суетились служители, как это обычно бывало в дни заседаний совета. Марк заметил, что из зала вынесли зеленые растения. Кадки стояли вдоль стен на расстоянии пяти-шести метров одна от другой.

— Ступай вперед, — повторил Марк.

Марк медленно пошел по красной ковровой дорожке мимо кадок с декоративными растениями. Он ответил на приветствия служителей, стоящих у дверей, и вошел в просторный зал с лепным потолком. Марк вспомнил, с каким волнением он впервые переступил порог этого зала. Он вспомнил также, как господин Женер поддержал его в тот день, представляя собравшимся.

— Вот господин Этьен, господа. Он впервые присутствует на заседании совета. Вполне понятно, что он волнуется и рассчитывает на ваше снисхождение.

— О, — ответил ему хор голосов, — он недолго будет нуждаться в нашем снисхождении.

— Да, не очень долго, — сказал господин Женер, — нам повезло. По-моему, господин Этьен для нас просто находка.

Марк сел на свое место, спиной к камину. Прежде, при Женере, камин топили дровами перед каждым советом. В ожидании начала заседания все обычно толпились возле него, протягивали руки к огню, болтали. Можно было подумать, что все это происходит в прошлом веке. И от этого потом в деловых спорах сохранялся все тот же обходительно-вежливый, чуть старомодный тон. Это была хотя и пустяковая, а все же удачно найденная деталь. Но в этот день в камине не потрескивали дрова, а только листовое железо внутренней облицовки от ветра стучало о кирпич. Несмотря на гул голосов, Марк четко слышал за спиной этот сухой стук.

— Не волнуйтесь, дорогой Этьен, — шепнул на ухо Марку господин Оэттли, — мы не намерены раздувать это дело.

У Оэттли было постное выражение лица и слегка отвислая челюсть. Он жил неподалеку от банка и заходил сюда по-соседски. От него пахло жасмином.

Ле Руа с угрюмым видом сидел в углу.

Брюннер быстро вошел в зал. Ссутулившись, он сел на свое место, ни на кого не взглянув. Было ясно, что он один представляет всю оппозицию.

Драпье прервал разговор с Ласери и Ласко, подошел к «П»-образному столу и, засунув руки в карманы, сказал: