Шрифт:
Но так или иначе, это не могло продолжаться. Он знал, что этого спокойствия ненадолго хватит.
«Ложись спать, — сказал он себе. — Ложись спать, старина. Ты действительно очень спокоен, но, кажется, это уже не зависит от тебя».
Он погасил свет и, не раздеваясь, бросился на кровать. В темноте, без зеркал, не видя отражения своей смехотворной уверенности в себе, он чувствовал себя лучше. Он подложил руки под голову. Ему нечего было особенно бояться. Он не привык много размышлять.
Ему опять приходили в голову лишь мысли о его жизни, притом не слишком новые: все «я», «мне», «мое»…
Он думал о том, что был неплохой машиной, делающей деньги. Что ему тридцать шесть лет. Что он послужил перевозчиком. Что в качестве перевозчика он служил дольше, а в качестве машины, пожалуй, меньше, чем это обычно бывает. Что все случившееся с ним было совершенно нормально, даже если ему и не хочется с этим согласиться.
Он повернулся, и из его кармана выпал револьвер Ансело. Он легонько погладил его и бросил на мягкое кресло.
«Я сознательно взял на себя, — подумал он, — роль надсмотрщика, и Женеру даже не пришлось меня об этом просить — вот и все, что можно сказать».
Кому? Кому сказать?
И это тоже было не ново. За десять лет, которые он провел в банке, он уволил всего семь служащих, и четыре из них по той простой причине, что они явно не справлялись со своими обязанностями. Что касается трех остальных, то у него еще и теперь стояли перед глазами их лица.
8
Когда зазвонил телефон и Марк проснулся, ему показалось, что он спал долго и крепко. По всему телу была разлита усталость, но головная боль прошла. Он сильно вспотел. Воздух был горячий, сухой, спертый. По-прежнему стоял густой запах кофе. Марк сразу почувствовал, что голова у него совсем ясная.
— Господин Этьен? — спросил женский голос.
— Да, да, — сказал он. — Это я.
— Добрый вечер, господин Этьен. Говорит…
Сначала он не понял. Переспросил. Она опять назвалась и прибавила очень тихо, очень быстро:
— Я звоню вам по поводу сегодняшнего заседания.
— Я знаю, — сказал он, — я знаю! Боже мой, по какому же еще поводу вы можете звонить?
— Я очень сожалею о том, что произошло.
— Конечно, — сказал он. — Я вам верю, я вам искренне верю. Вполне естественно, что вы сожалеете. А теперь спокойно ложитесь спать и больше не думайте об этом.
— Я не могу, — сказала она. — Я не могу. Я не думала, что…
— Чего вы не думали? — спросил Марк. — Что из этого выйдет такая история? Не начинайте лгать. Вы это прекрасно знали!
— Да, я знала. Но я не это хотела…
— Наплевать мне, что вы хотели. По-моему, нам не о чем разговаривать.
— Одну минуту! — взмолилась она. — Прошу вас, не вешайте трубку!
У нее был действительно умоляющий голос, и Марк это заметил. Он, со своей стороны, не испытывал ни малейшего желания повесить трубку.
— Ладно, — сказал он. — Зачем вы мне позволили? На вас что-то нашло? Или вы хотите узнать, как себя чувствует жертва? Если дело в этом, — продолжал он после паузы, — то вы можете быть совершенно спокойны. Жертва чувствует себя хорошо. Можно надеяться, что она оправится.
— Нет, — сказала она и, помолчав, проронила: — Я хотела… Вы правы, нам с вами, по-видимому, не о чем разговаривать.
— Кажется, вы намеревались объяснить мне, как вы сожалеете о случившемся.
— Я это уже сделала, — сказала она. — Спокойной ночи, господин Этьен.
— Подождите! Я хочу знать, о чем именно вы сожалеете. О том, что произошло, или о том, что вы…
— Я не лгала, — сказала она.
— Это верно. Я забыл, что они обставили дело так, чтобы вам даже не пришлось лгать.
— Я не лгала, — повторила она. — Это была не ложь, а нечто большее.
— Более страшное?
Она не ответила.
— Не глупите, — сказал он. — Говоря серьезно, неужели вы думаете, что, если бы вы не солгали, что-нибудь изменилось бы?
— Нет.
— Так в чем же дело? Послушайте, — сказал он, — если вы придаете какое-нибудь значение таким вещам, я вас охотно прощаю. Вы были бессильны что-нибудь изменить. И вы и я были бессильны что-нибудь изменить.
— Я знаю, — сказала она. — Но это мне безразлично.