– И вы говорите, что жизнь моего отца под угрозой?

– Здесь Россия надеется только на вас, и, если нужно, чтобы мы выбирали между судом, который нас погубит, и престyплением, которое нас спасет, мы выберем преступление.

Пален сделал движение, показывая, что собирается уйти.

– Пален!
– выкрикнул Александр, останавливая его рукой и срывая другой со своей груди распятие, что он носил на золотой цепи.
– Пален, поклянитесь мне Христом, что жизни моего отца ничто не угрожает, и что вы дадите себя убить, если это потребуется, чтобы защитить его! Поклянитесь мне в этом, или я не позволю вам отсюда выйти.

– Ваше высочество, - ответил Пален, - я сказал вам то, что должен был вам сказать. Поразмыслите над предложением, которое я вам сделал; я же подумаю о клятве, которую вы требуете от меня.

С этими словами Пален почтительно поклонился, вышел и поставил у двери стражу; после этого, он вошел к великому князю Константину, к императрице Марии, объявил им приказ императора, но не принял в их отношении таких же мер предосторожности, как против Александра.

Было восемь часов вечера, и, следовательно, полный мрак, потому что наступили лишь первые дни весны. Пален побежал к графу Талицыну, где нашел заговорщиков за столом; его появление было встречено тысячей разных вопросов.

– У меня нет времени ответить вам подробно, - сказал он, - кроме того, что все идет хорошо, и что в ближайшие полчаса приведу вам подкрепление.

Трапеза, прерванная на минуту, продолжалась, а Пален отправился в тюрьму. Поскольку он был губернатором Санкт-Петербурга, все двери открылись перед ним. Те, кто увидел его входящим в камеры таким вот - с суровым взором и окруженным стражей, подумали, что пробил час их ссылки в Сибирь или перевода в тюрьму с усиленным режимом. Манера, в какой Пален приказал им приготовиться погрузиться на сани, еще больше утвердила их в этом предположении. Несчастные молодые люди повиновались; в воротах их ожидала группа стражников. Заключенные покорно расселись в нескольких санях, и едва они там оказались, как почувствовали, что кони несут их галопом. Против ожидания, через какие-то 10 минут, сани остановились во дворе великолепного de l’h;tel - особняка; заключенные, приглашенные вылезать, снова повиновались; ворота закрылись за ними, солдаты остались снаружи, с заключенными был только Пален.

– Следуйте за мной, - сказал им граф и пошел первым. Совершенно не понимая, что происходит, заключенные сделали то, что им сказали.

Войдя в комнату перед той, где собрались заговорщики, Пален поднял шинель, брошенную на стол и прикрывавшую груду шпаг.

– Вооружайтесь!
– коротко бросил он.

Пока заключенные в изумлении выполняли и этот приказ, и, начиная подозревать в происходящем с ними нечто странное и неслыханное, вешали набок шпаги, что не далее, как утром, палач с них срывал постыдным образом, Пален велел отворить двери, и они увидели за столом друзей - с бокалами в руках, приветствующих вновь прибывших возгласом «Да здравствует Александр!» - с которыми, как они считали еще 10 минут назад, они разлучены навсегда. Тотчас они устремились в праздничный зал. В нескольких словах их ввели, в курс дела; их еще переполняли стыд и гнев за обращение, которому они подверглись тем же днем. Поэтому предложение о цареубийстве было встречено кликами радости, и ни один не отказался взять на себя ту роль, какую ему отвели в предстоящей жуткой трагедии.

B 11 часов заговорщики в числе 60-ти или около того вышли из отеля Талицына и, завернувшись в шинели, направились к дворцу св. Михаила. Главарями были Бенингсен, Платон Зубов – в прошлом фаворит Екатерины, Пален – губернатор Санкт-Петербурга, Депрерадович - командир Смоленского полка, Аргамаков - адъютант императора, князь Татетсвилл – генерал-майор артиллерии, Талицын - генерал, командир гвардейского Преображенского полка, Гарданов - аджюдан [старший унтер-офицер] конной гвардии, Сартаринов, князь Веренской и Серятин.

Заговорщики вошли в ворота сада у дворца св. Михаила, но, когда проходили под большими деревьями, дающими тень летом, а в эту пору голыми, вонзившими во тьму свои тощие ветви, стая ворон, разбуженная легким шумом, доносящимся снизу, снялась с них с таким скорбным карканьем, что остановленные вороньим криком, который в России считается дурным предзнаменованием, конспираторы заколебались, идти ли дальше; но Зубов и Пален воскресили в них мужество, и они продолжили свой путь. Войдя во двор, они разделились на две группы: одна, во главе с Паленом, вошла через особую дверь, какой обычно пользовался граф, когда хотел, не привлекая к себе внимания, попасть к императору; другая, возглавляемая Зубовым и Бенингсеном, двинулась вперед за Аргамаковым, выступающим в роли проводника, к главной лестнице, где и появились без помех, так как Пален велел снять дворцовые посты и вместо солдат поставить офицеров-заговорщиков. Только один часовой, которого забыли заменить, как это сделали с другими, при приближении группы крикнул: «Кто идет!»; тогда Бенингсен шагнул к нему и, распахнув шинель, чтобы показать знаки воинского отличия:

– Тихо!
– сказал ему.
– Не видишь, куда мы идем?

– Проходите, патруль, - ответил часовой, кивнув головой в знак согласия.

И убийцы прошли. Попав в галерею, что перед прихожей, они увидели офицера, переодетого солдатом.

– Все в порядке? Император?
– спросил Платон Зубов.

– Вернулся к себе час назад, - ответил офицер, - и теперь, несомненно, спит.

– Хорошо, - заключил Зубов.

И патруль цареубийц прошел дальше.

В самом деле, Павел, по своему обыкновению, провел вечер у княгини Гагариной. Видя, что он вошел более бледным и мрачным, чем всегда, она подбежала к нему и стала настойчиво спрашивать, что с ним.

– То, что есть, - ответил император.
– Для меня пробил час нанести главный удар, и скоро увидят, как падут головы, которые мне очень дороги!

Ужаснувшись этой угрозы, княгиня Гагарина, знавшая о недоверии Павла к семье, ухватилась за первый же предлог, какой представился, чтобы выйти из салона, написала великому князю Александру несколько строк, в которых сообщала, что его жизнь в опасности, и велела отнести записку во дворец св. Михаила. Так как офицер, который стоял на страже у дверей арестованного, имел лишь предписание не выпускать царевича, он позволил посланцу войти к нему. Так Александр получил письмецо, а поскольку он знал, что княгиня Гагарина посвящена во все секреты императора, его тревоги вдвойне усилились.