Не слабые солисты были и в противоположном лагере: Виктор Алкснис, Егор Лигачев, Альберт Макашов… Хотя уже почти десять лет в Государственной думе нет талантливого демагога, «рабочего академика» В. Шандыбина, многие его еще помнят. А вот его политического «близнеца» – харьковского таксиста Сухова – уже подзабыли.

Уровень политизированности общества зашкаливал. Радио не только часами транслировало заседания съезда, но люди его слушали, не выключали! Как-то я возвращался поездом из командировки в Свердловск. Шла трансляция заседания съезда. Как только я достал транзисторный приемник, вокруг собралось человек десять. И часов пять, пока мы были в зоне слышимости, ни один не покинул «боевого поста». Да и после этого более часа вагонный «филиал съезда» продолжал дискуссию. Теперь уже между собой.

Вскоре стало ясно, что детище М. Горбачева – Съезд народных депутатов СССР – на полную мощность работает против своего «родителя». Сложилась ситуация, подобная той, которую я позднее наблюдал при регулировании (дележе) бюджета. Вроде бы Центр (областное руководство) выполняет благородную миссию: забирает кое-что у тех, кто побогаче, и отдает это «кое-что» тем, кто победнее. Однако города и районы-доноры недовольны, что у них слишком много забирают. А районы-реципиенты (дотационные) недовольны, что им слишком мало дают. В итоге благодетеля не жалуют ни те, ни другие. То же происходило и на съезде: для демократов М. Горбачев становился тормозом затеянных им же реформ, для консерваторов – могильщиком КПСС и СССР. Надеюсь, что не погрешу против истины, если скажу, что действия М. Горбачева соответствовали выражению, популярному на съезде: «Пытаться немного забеременеть».

Если в политике, в демократии, несмотря на все минусы, Михаилом Горбачевым было сделано очень много, то в экономике, кроме благих намерений, – почти ничего. Даже робкие шаги в сторону рынка (например, создание кооперативного движения) противоречили догмам социалистической экономики, крепко засевшим в умах сподвижников М. Горбачева, и не позволяли им (и ему) сотворить что-либо радикальное.

Года через три, в годы начала гайдаровской реформы, я придумал для «собственного употребления» тест для проверки, насколько мои собеседники понимают суть рыночной экономики. Я находил повод использовать термин «спекулянт» или «спекуляция» при обсуждении наших общих проблем. Процентов шестьдесят моих соратников при этом загорались гневом и начинали клеймить «презренных кровососов».

Думаю, что и первый экономист страны Николай Рыжков в то время мыслил так же. Не исключаю, что оставался он «при своих» и даже тогда, когда в начале 1990-х возглавлял один из региональных банков. Я знал несколько его коллег с прекрасной «советской родословной», которые искренне считали, что их банк, покупая и продавая валюту, «играет на курсах», а вот конкуренты «спекулируют, обирая трудового человека».

В подтверждение этой версии предлагаю вспомнить, как трудно «врубался» в рыночные правила игры даже такой талантливый человек, как Виктор Степанович Черномырдин после назначения председателем правительства.

Не очень помогло адаптации руководства страны «вживление» в него представителей экономической науки. В начале 1990 года академик Леонид Абалкин был назначен заместителем председателя Совета Министров СССР, директор свердловского Института экономики УрО АН СССР Валерий Чичканов – заместителем председателя Совета Министров РСФСР. Да и ваш покорный слуга был призван «во власть» под флагом этого явления. С одной стороны, «академики» сами не очень были готовы к радикальным переменам в экономике. С другой, если они даже представляли, что следует делать в решении той или иной проблемы, то в этом еще надо было убедить своих коллег, первое лицо.

Лично для меня, – думаю, что и для моих коллег «научного происхождения», – существовала еще одна проблема. Посетив передовое оборонное предприятие, я, как экономист, понимал, что прежнего объема военного заказа в ближайшие десять лет оно не получит. Что для выживания ему необходимо отказываться от двух третей соответствующих мощностей, сокращать людей, избавляться от «социалки». Умом я это понимал, но, видя отличное производство, квалифицированных людей, вместо жесткого и правдивого «делайте только так» все равно пытался «войти в положение», чем-то помочь и этим только продлевал агонию. Так, увы, поступало большинство. Это был тот самый случай, когда доброта хуже воровства…

На памяти моего поколения выборы в народные депутаты СССР были первыми свободными и… какими-то непонятными. (В первую очередь это относится к выборам по спискам КПСС, профсоюзов и т. п.)

Выборы в российские депутаты уже не были экспромтом. Они оказались более демократичными: все без исключения депутаты проходили через выборное ситечко без всяких списков.

Если выборы в народные депутаты СССР я наблюдал из «зрительного зала», то в спектакле «российские выборы 1990 года» я оказался на сцене. И не на последних ролях.

Атмосферу этой весны я до сих пор воспринимаю, как пребывание в крепко просоленном море, когда плотная жидкость, независимо от твоего желания, настойчиво выталкивает тебя наверх.

Первым «толчком» было выдвижение меня кандидатом в депутаты. Роль соляного раствора выполнил Ленинский райком КПСС, членом бюро которого я в ту пору был. На бюро обсуждались результаты союзных выборов. Суть выводов была следующая: выдвигали не тех (по старинке, без учета популярности среди избирателей), были избраны тем более «не те». Вывод: выдвигать способных победить в острой борьбе. Я был причислен к этой категории. И… покатилось.