А может Гольданцев боялся, что я не захочу ему помогать?

Да, Господи, разве я уже не помог?! Принес ему тетрадку, согласился опрыскать свою дверь и сам, безо всякой авторучки, согласился его, наконец, выслушать! Неужели требовалось что-то ещё?

Но подозрения в своем вчерашнем неестественном и явно неадекватном поведении упорно не желали развеиваться.

«Безмозглый кретин! – обругал я в итоге сам себя. – Рассорился с Лехой, наобещал с три короба помощи человеку, который, как был мне неприятен, так и остался, и все ради абсолютного безоблачного счастья, существование которого в принципе невозможно! Уж сколько раз было говорено, что все познается в сравнении, и собственное счастье невозможно прочувствовать до конца если до этого не испытал несчастья… Хм. Не испытал несчастья? Вообще-то, в этом, без сомнения, что-то есть. На это кто угодно поведется, потому что никому не охота быть несчастным, пусть даже и временно…»

Нет, все!

Я решительно отогнал от себя проклятые мысли, встал и, уперев руки в бока, осмотрелся. Необходимо чем-нибудь заняться, тогда и думать времени не останется. Хотел начать новый роман – вот и начинай. Это вчера, под воздействием неизвестно какой эйфории, я решил его отложить, но сегодня все опять переменилось… А Гольданцев.., да черт с ним! Сам звонить ему не буду. Может, поймет. Впрочем, если он позвонит, то всегда можно отболтаться. Не заставит же он меня силой участвовать в своих опытах?! И в квартиру ко мне, ха-ха, не ворвется…

Стоп! А что если прав Сипухин? Что если Гольданцев имеет возможность обходить эликсир «совести»?… Вот не было печали…

Я тяжело вздохнул.

Гадай, не гадай, правды все равно не узнать. Остается только лечь на волны времени, которые куда-нибудь да вынесут… О, красиво сказал. Не иначе вдохновение снизошло, или аспирин, наконец, подействовал, и в голове прояснилось. Пора писать.

Я прошел к компьютеру, включил его и достал старые записи по задуманной книге.

Эх, жаль вчерашнего дня, пропал попусту. Как безмятежно порхало вокруг меня вдохновение, когда я оправился перекусить в кафе и встретил там Сипухина! Вот тогда бы, наутро, и сесть за роман. Так нет, поперся к Гольданцеву с тетрадкой… Впрочем, был ещё шанс. Можно было отдать тетрадку, развернуться и … О, Господи, какой же я дурак. История вообще, как и история отдельно взятой жизни, сослагательного наклонения не имеет. Если бы, да кабы хороши «до», но никак не «после». И гадать сейчас, насколько чудесно мне писалось бы, не будь того или этого, просто глупо.

Я с тоской посмотрел на чистый компьютерный лист с мигающим курсором, потом снова перевел взгляд на записи. Нет, все-таки сюжет какой-то.., недодуманный что ли? Позавчера он казался значительным и понятным, но сегодня энтузиазма поубавилось. Разве можно писать с таким настроением?! А тем более начинать что-то новое. Может, мне лучше закончить Лекомцева, да и сдать его во имя успокоения души издателя? Там, по крайней мере, все ясно и привычно. Пошел, сделал, кому надо морду набил. А чтобы интереснее писалось, прикончу его в конце и умою руки. Вот и всё!

Да, так, пожалуй, и стоит поступить.

Я быстро открыл папку с незаконченной писаниной про Лекомцева, занес пальцы над клавиатурой, и тут…

Тут в дверь ПОЗВОНИЛИ!

Честно сказать, я даже сразу не сообразил, что именно произошло. Только чертыхнулся и привычно пошел открывать. Но уже в прихожей словно ледяным душем обдало: кто-то СМОГ позвонить!

Не стану скрывать, испугался страшно! И к дверному глазку крался на цыпочках, бесшумно, чувствуя колотящееся сердце где-то в горле. Выглянул, проглотив с перепугу все задержанное дыхание, и, с того же самого перепугу, не сразу сообразил, кого вижу.

На лестничной площадке стоял Гольданцев.

Почему-то он держал во рту указательный палец так, как это обычно делают, чтобы остановить кровь. И при этом смотрел прямо в глазок, причем смотрел очень и очень сурово.

– Открывайте уже, – пробубнил Гольданцев, не вынимая пальца изо рта. – Я слышу, что вы дома.

Делать было нечего, пришлось открыть, испытывая при этом крайне неприятные чувства.

Гольданцев уже успел вытащить палец и теперь рассматривал его, нажимая на подушечку – не появится ли кровь снова.

Я посторонился в дверях, приглашая его войти, но наткнулся на взгляд, каким смотрят, разве что, на идиотов.

– Руку-то дайте, – сердито произнес Гольданцев.

– Ах, да…

«Значит, пройти он все-таки не может», – с облегчением подумал я. Шагнул за порог, взял Гольданцева под локоть и провел внутрь.

– Дайте пластырь, – почти приказал он и, сбросив дрянное пальтецо и такие же дрянные башмаки, прошагал в комнату, нисколько не смущаясь тем, что я ему этого не предлагал.

Ладно, пластырь, так пластырь.

В аптечке, правда, ничего похожего не обнаружилось, только спрессованные в плотный комок остатки бинта, но я решил, что и это сгодится.

Гольданцев, конечно же, презрительно хмыкнул, однако палец замотал, причем, очень ловко и умело. В другое время я бы обязательно полюбопытствовал, где он прибрел подобные навыки и спросил, наконец, кем Гольданцев работает. Но сейчас на языке вертелся вопрос поважнее.

– Как вы позвонили? – спросил я, даже не пытаясь смягчить свое недовольство.