– Уточните.

– Видали вы, когда у человека поток слов извергается без всякой связи и с огромной скоростью? Перемежаясь самыми постыдными ругательствами?

– Так он кликуша?

– Не могу знать. Но я был удивлен, что мои товарищи приняли его в свой круг.

Ну мало ли кого они принимали!

Чернышев по обыкновению бушевал летней грозой, ломя направо и налево молодые дубки.

– Вы, Цебриков, сущий оборотень! Из вас надо жилы тянуть!

– Это будет тиранство.

– Как же объяснить ваш приход на площадь?

– Любопытством.

– На очных ставках вас изобличили братья Беляевы, мичман Дивов и матросы его экипажа.

– Беляевы – родня друг другу. Дивов жил у них и родней же почитался. Тут виден сговор. А матросы, раненные на площади и взятые на лечение во дворец великого князя Михаила Павловича, подавно не могут быть свидетелями, как лица его высочеством приласканные.

– Его высочеству только и дела, что оговаривать поручика Цебрикова! – взревел Чернышев. – В своем ли вы уме? Помните ли разницу положений?!

В этот миг в глазах арестанта мелькнула одна из тех молний, которые приметил Бенкендорф, и сразу стало ясно, что он не разделяет мнения о «разнице положений». Напротив, так заблуждается на свой счет, что и впрямь уверен: брат царя хочет его гибели.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с великим князем? – голос Александра Христофоровича звучал спокойно.

– Я его не знаю.

– Для чего же думаете, будто он знает вас?

Заключенный почти подскочил на стуле. Сжал рукой сердце и закусил губу.

– За восемь лет вы не продвинулись по службе, – методично продолжал генерал. – В вашем послужном списке сказано: «Повышения недостоин за дурное поведение и беспокойный характер». Отчего вы избрали предметом своей ненависти именно Михаила Павловича? Он вас обидел?

Арестант заколебался.

– Три года назад, 5 сентября, в среду, я стоял на часах у входа в Арсенальное каре Гатчинского дворца. Его высочество выбранил меня последними словами за неначищенные сапоги.

«Надо же, число запомнил и день недели, – отметил Бенкендорф. – Не повезло с высочайшими особами. Первая встреча, и на тебе!»

– Почему же вы не вычистили сапоги прежде, чем встать в караул? – подал голос до сих пор молчавший Левашов.

Лицо арестанта исказила жалобная гримаса.

– В-вакса кончилась.

Ответом ему был дружный хохот трех генеральских глоток.

– Негодяи. Сатрапы, – прошептал поручик.

– Однако, Николай Романович, мы вас сегодня призвали не по поводу ваксы. – Бенкендорф первым подавил конвульсивные вздрагивания в животе. – На вас ручные кандалы, и это уже исключительная мера.

– Вы показываете отъявленное запирательство! – Чернышев раздул усы.

– Разве все, кто здесь находится, виновны? – дерзко отвечал Цебриков.

– Отнюдь. – Бенкендорф опередил товарища, готового взорваться. – Но никто, повторяю, никто не распространяет по крепости нелепых и ужасных слухов.

– Да и как вы вообще сноситесь меж собой?! – воскликнул Чернышев. – Для каких надобностей?

Арестант бегло взглянул ему в лицо и тут же отвернулся. О чем можно говорить с человеком, которому неведомо, для каких надобностей люди, осужденные на долгое одиночество, ищут компании?

Александр Христофорович наклонился к соседу и, понизив голос, попытался пояснить, что, освоившись, разговаривать и даже переписываться в крепости совсем нетрудно, тем более что от заключенного к заключенному курсируют родственники.

– Нет! Я хочу услышать это от него! – взвыл генерал-адъютант. – Вы еще будете оправдывать их дерзости!

Бенкендорф хотел возразить, но заговорил арестант.

– Извольте. Что вам неясно? В казематах внутренние стены выстроены из сырого леса. От железных печей они высохли и дали огромные трещины, мигом заросшие паутиной. При желании, расковыряв дыру, можно видеть друг друга, не то что говорить.

– Вы так легко признаетесь?

– А что вы можете сделать? – в голосе Цебрикова прозвучал вызов. – Крепость переполнена. Несколько тысяч заключенных скоро потянут ее на дно Невы!

У страха глаза велики!

– В настоящий момент здесь не более двухсот человек, – сказал Бенкендорф. – И если вы полагаете, что мы не найдем, куда вас перевести так, чтобы поселить без соседей, то ошибаетесь.

– О, я не сомневаюсь, что ваши инквизиторские превосходительства обнаружат способ заткнуть мне рот! – вспылил Цебриков. – Но правда, как кровь, просочится и сквозь каменные стены! Я своими глазами видел на лбу у Пестеля два широких рубца – свидетельство истязаний времен первых христиан! – глаза узника заблестели. – Ему свинтили на голове железный обруч и сдавливали кости до тех пор, пока они не начали трещать…