Шрифт:
— В такой холод?
— Мы и зимой в прорубь ныряем.
— Я с вами!
— А плавать умеешь?
— Не бойтесь… На Днепре жил!
— Ну, что же, пошли, — тяжело вздохнул Семенюк. — Зачем им этот хлыщ? А вдруг он стукач?
В центре местечка повернули направо и, недолго попетляв между стройными стволами осин, оказались на безлюдном песчаном берегу.
— Раздевайтесь! — по праву старшего по званию распорядился Свирид.
— Есть!
Ковальчук и Костенко сбросили одежду, аккуратно сложили её в ровные армейские кучки и, громко крича, побежали по мелководью. Когда вода достигла пояса, Иван присел и намочил голову.
— А ты чего ждёшь? — заорал издали.
— Постерегу ваше барахло, — отшутился Семенюк.
Костенко, фыркая и матерясь, добрался наконец до глубины и поплыл, поплыл далеко вперёд по бесконечной тёмно-синей глади. Мощные взмахи его рук напоминали какой-то знаменитый спортивный стиль, овладеть которым простой украинский селюк никак не мог.
«Нет, не так прост этот парень… Надо будет хорошенько расспросить, где он учился плавать», — сделал вывод Ковальчук.
Бросившись вдогонку, он едва не настиг Никифора, но тот обернулся и как дал… Если б это происходило на земле, можно было бы сказать: «Только пятки сверкали!» Впрочем, так оно и было.
Накупавшись, Иван выбрался на берег и принялся приседать.
— Раз-два, раз-два…
— Как водичка? — поинтересовался Свирид.
— Люкс!
— А этот, этот-то смотри, что вытворяет!
Русая голова Костенко мелькала где-то в километре от берега.
— Похоже, парень давно дружит со спортом, — предположил Ковальчук.
— Да… Интересно, где его учили? Может, в разведшколе?
— Непохоже. В этом случае он бы не стал выпячивать свои способности.
— Согласен… Говорит, что жил на Днепре. Расспроси его подробнее о детстве-юности, ладно?
— Есть! А может…
— Оставить. Пусть живёт, — Свирид сложил руки рупором у рта и завопил: — Никифо-о-ор!!!
Вдали над водой поднялась рука, приветливо помахала коллегам.
— Пускай тешится, — улыбнулся Иван. — А ты пока расскажи о себе.
— Не положено… Хотя… Запомни на всякий случай — вдруг загнусь.
— Ничего с тобой не случится до самой смерти!
— А если? Тогда и передашь близким, что Свирид Семенюк честно и до конца выполнил свой долг.
— Это твоё настоящее имя?
— Да… Я родился близ Ровно в деревне с византийским названием Александрия [40] . На Горыни [41] .
— Знаю.
— Откуда?
— Плавал когда-то на экскурсию: от Припяти до Ивановой Долины [42] .
— Понял. Мы жили намного выше.
40
В Ровненском районе Ровненской области Украины.
41
Горынь — правый приток реки Припять.
42
Иванова (Янова) Долина — с 1939 года село Базальтовое в Костопольском районе Ровненской области.
— Ну, это как смотреть, если не по петляющему руслу, а напрямик, не так уж и много…
— Не спорь. Я прекрасно знаю географию!
— Есть не спорить, гер рейхскомиссар!
— В 1917 году мне исполнилось 15 лет…
— А мне — тринадцать!
— Пацан…
— Тоже мне старик нашёлся!
— Ладно. Не обижайся. После революции наша семья переехала на восток, в столицу Советской Украины — город Харьков. Там я окончил сначала университет, затем аспирантуру. В 1932 году теоретический отдел моей «альма-матер» — Украинского физико-технического института — возглавил, ты наверняка слыхал это имя — Лев Давидович Ландау; мы подружились… Через пять лет его перевели в Москву, где в то время был создан Институт физических проблем (ИФТ), следом за шефом в Белокаменную потянулась большая группа учёных-физиков с Украины, в том числе и я. В день приезда меня вызвали на Лубянку и настойчиво порекомендовали присматривать за своим научным руководителем… Сначала я отказался, причём в резких тонах, но буквально через несколько дней был вынужден согласиться — прижали меня, Ваня, к ногтю, так прижали, что не шевельнуться ни влево, ни вправо, сам знаешь, как могут в нашей организации… Вскоре институт разгромили, многих расстреляли. Меня же репрессии не коснулись. А вот с научной карьерой прошлось покончить навсегда… Ладно, потом дорасскажу — Костенко возвращается!
— Эх, благодать! — прыгая на одной ноге, чтобы быстрее вышла попавшая в ухо вода, восторженно тарахтел Никифор.
— Одно слово — Родина, Отчизна! — озираясь по сторонам, поддержал его Семенюк. — Ненька-Украина!
— У нас раньше тоже богатющая природа была: леса, степи, крутые пороги… Пока Советы село не затопили. Днепрогэс, сволочи, строить надумали, мать их перетак. Дед мой — Сидор Терентьевич — уезжать не захотел, водная пучина стала ему могилой… Я, десятилетний, рыдал целую неделю… А в начале сорок первого меня призвали в армию. Решение созрело само собой: если война — сразу сдамся в плен. Так и поступил. Содержался в Луцком лагере — возле замка Любарта. Но немцы вдруг соизволили проявить милосердие и отпустить по домам всех украинцев. Знакомых у меня здесь нет, идти некуда, жрать нечего, вот я и подался в полицию…
— Молодец, сынок! — похвалил Семенюк. — Теперь вместе будем резать краснозадых.
— Вообще-то я не мстительный, не кровожадный. Но если надо — значит, надо! — неохотно согласился Никифор Костенко.
Темнело…
Стрелки часов, пристёгнутых кожаным ремешком к запястью Свирида, показывали начало восьмого.
— Ночевать где будем? — на гладком юном лице Костенко появилась тень тревоги и, пожалуй, даже испуга.
Как выяснится позже, он давно панически боялся одиночества и темноты.