После этого длинного, но неизбежного отступления, я возвращаюсь к истории мисс Люси. На сеансах гипноза пациентку невозможно было погрузить в сомнамбулическое состояние, вместо этого она просто спокойно лежала с постоянно закрытыми глазами, находясь в состоянии неглубокой внушаемости, с несколько застывшей мимикой, не шевеля ни руками, ни ногами. Я спросил у неё, не помнит ли она повод, в результате которого у неё впервые возникло обонятельное ощущение подгоревшего мучного блюда. – О, конечно, я знаю это довольно точно. Это было приблизительно два месяца назад, за два дня до моего дня рождения. Я находилась в учебной комнате детей и играла с ними (это были две девочки) в кухню, вот как раз тогда почтальон принёс письмо. По почтовому штемпелю и почерку я увидела, что письмо было из Глазго от моей матери. Я уже собирались его открыть и прочитать, как вошедшие дети набросились на меня, вырвали из рук моих письмо и закричали: «Нет-нет, ты не должна его сейчас читать – письмо, конечно же, на твой день рождения, мы спрячем его до тех пор». И пока дети резвились и прыгали вокруг меня, я стала ощущать всё более сильный запах. Оказалось, что дети оставили на произвол судьбы приготовленное ими мучное блюдо и оно сгорело. С тех пор меня постоянно преследует этот запах, он никогда не исчезает, всегда находится рядом, и почти невыносимым становится в минуты волнения.

Вы действительно отчётливо видите перед собой ту сцену? – Да точно также, как это было тогда. – Что же могло Вас так сильно задеть в случившемся? – Меня потрясло то, что дети проявляли такой огромный интерес ко мне. – Они что, не всегда были такими? – Да нет, но это с особенной силой проявилось при получении письма от матери. – Но я не понимаю, в чём состоит контраст между чувствами, привязанностью детей и письмом матери, контраст, на который по-видимому Вы хотите обратить моё внимание. – В то время я собиралась поехать к матери, но после эпизода с письмом я поняла, что мне будет почти невозможно оставить дорогих для меня детей.
– А что случилось с Вашей матерью? Возможно, она пребывает сейчас в полном одиночестве и потому позвала Вас к себе? Или же она была серьёзно больна и Вы ждали от неё каких-либо весточек? – Нет-нет, хотя она и часто болеет, тогда ничего подобного не было, да и кроме того с нею всегда рядом одна из её подруг. – Тогда я не понимаю, почему Вам нужно было покидать детей? – Дело в том, что я не могла больше находиться в доме. Кажется, что экономка, кухарка и француженка стали считать, что я уж слишком высоко стала возноситься на своём месте, они объединились против меня с целью извести меня всякими мелкими интригами. Всё, что только возможно было выдумать обо мне, они доносили дедушке (девочек). Я не нашла поддержки ни у одного из обоих господ, на что так сильно надеялась, изливая им мои жалобы. Не видя другого выхода я предложила господину директору (отцу детей) рассчитать меня. На это он довольно дружелюбно ответил, что я должна хорошенько подумать ещё две недели, а потом принять твёрдое решение. Тогда я действительно находилась в неопределённой ситуации; я считала, что мне придётся оставить этот дом, но как видите я всё ещё пока здесь. – Кроме привязанности со стороны детей, Вас ещё что-нибудь притягивает к детям? – Да, находящейся на смертном одре матери девочек, приходящейся мне дальней родственницей по материнской линии, я пообещала, что приложу все мои силы, чтобы позаботиться о малышках, что никогда их не покину и постараюсь заменить им мать. Высказав просьбу о расчёте, я нарушила данное мною обещание.»

По-видимому, мы полностью завершили анализ ощущения неприятного запаха; в своё время этот запах действительно легко объяснялся ситуацией, он находился в тесной взаимосвязи с событием, небольшой сценкой, которая вызывала самые противоречивые аффекты: сожаление из-за того, что она вынуждена была покидать детей и обида, толкающая её на такой поступок. Понятно, что письмо от матери напомнило пациентке о её решении, так как она намеревалась уехать именно к ней. Конфликт испытываемых пациенткой аффектов в свою очередь устранил травматичность события, а в качества сохранившегося символа пережитой травмы остался существовать неприятный запах горелого. Конечно, ещё необходимо было отыскать причину того, почему изо всех воспринимаемых деталей той сцены, пациентка выбрала в качестве символа именно запах. Но я уже был достаточно хорошо подготовлен к тому, чтобы объяснить это хронической болезнью носа. На мой прямой вопрос пациентка сообщила, что как раз в то время она опять страдала от очень сильного насморка и даже почти совсем утратила обоняние. И всё равно в состоянии большого волнения она отчётливо воспринимала запах сгоревшего мучного блюда, запах, которому удавалось прорваться сквозь органические преграды в виде анозмии[i]

.

Но я не был до конца доволен полученным таким образом объяснением. Хотя это и звучало довольно правдоподобно, здесь явно не хватало чего-то важного, какого-либо более приемлемого основания, которое бы более ясно объяснило причину того, почему неприятный ряд впечатлений и противоречивые аффекты должно были привести именно к истерии. Почему переживания пациентки не могли остаться в рамках нормальной психической жизни? Другими словами, что послужило основанием для возникновения конверзии? Почему у пациентки сохранялась в памяти не вся сценка, а лишь ощущение неприятного запаха, которое пациентка предпочла всем другим в качестве символа воспоминания? Такие вопросы вполне можно было бы посчитать нескромными и ненужными, если бы речь шла о закоренелой истеричке, у которой механизм конверзии превратился в совершенно привычное дело. Но моя пациентка приобрела страдание только вследствие только одной пережитой травмы, во всяком случае у ней была недолгая история мучений.

Я уже хорошо знал из психических анализов подобных случаев, что там, где впервые появляется истерия, там неизбежно существует на это подходящий повод, а именно из сознания намеренно вытесняется какое-либо представление, исключаясь этим от возможности проработки посредством ассоциативной активности.

В таком намеренном вытеснении я нахожу также и причину конверзии возбуждения, независимо от того было оно тотальным (полным) или частичным. Заряд возбуждения, который не может разрядиться в активности ассоциаций, тем скорее находит себе ложный путь, воздействуя (иннервируя) на тело. Для мотива к вытеснению достаточно ощущения неудовольствия, несовместимости вытесняемой идеи со всей остальной массой представлений Я. Но вытесненное представление впоследствии мстит за себя, оказывая патогенное воздействие.

Итак, я пришёл к выводу, что мисс Люси Р. прибегла в тот момент к помощи, предоставляемой механизмом истеричной конверзии, и вывод этот заключался в том, что среди различных предпосылок пережитой травмы должна существовать одна, которую пациентка намеренно хотела завуалировать, пытаясь её даже вообще забыть. Если сопоставить вместе повышенную заботу пациентки по отношении к детям и высокую чувствительность к мнению других обитателей дома, то можно допустить только одно толкование. У меня даже хватило мужества сообщить пациентке моё толкование. А заключалось оно в следующем: «Я не думаю, что Ваше страдание объясняется Вашим отношением к детям, скорее можно предположить, что Вы действительно влюблены в своего господина, в директора, а возможно сами ещё не догадываетесь об этом. Далее, я думаю, что Вы питали большую надежду на то, что вскоре полностью займёте место умершей матери, а это уже легко может объяснить то, почему Вы стали столь чувствительны к мнению прислуги, к тем людям, с которыми Вы мирно жили в течении многих лет. Вы остерегаетесь, что они могут что-то заподозрить, заметить Вашу надежду, и из-за этого начнут издеваться над Вами».

Ответ её был в присущем ей лаконичном стиле: Да, я думаю, что всё так и есть. – Но если Вы знали о том, что любите директора, почему же Вы не сказали мне об этом? – Но я не была в этом уверена до конца или лучше сказать, я не желала об этом знать, хотела выбросить эту чепуху из головы, никогда об этом не вспоминать. Я даже считаю, что в последнее время я достигла этого.

Другого, более яркого переживания этого своеобразного состояния, в котором что-то знают и в то же время не знают, мне больше не пришлось встретить. Очевидно, что подобные чувства можно понять лишь тогда, когда сам хотя бы раз находился в схожей ситуации. У меня есть довольно примечательное воспоминание подобного рода, ещё и сейчас живо стоящее перед моими глазами. Когда я пытаюсь вспомнить то, что тогда происходило во мне, то моя память выдает довольно скудные сведения.Тогда я увидел кое-что, что совсем не совпадало с моими ожиданиями. Но я и на капельку не изменил своего твёрдого намерения, не уделяя достаточного внимания тому, что тогда произошло, воспринятое мною должно было в корне уничтожить моё прежнее намерение. Я просто проигнорировал противоречие, как и не придал никакого значения аффекту, схожему с переживанием отвращения, что несомненно внесло свою лепту в то, что пережитое мною реальное событие не получило для меня никакого значения. Я был поражён той же самой слепотой зрячих глаз, которую мы так часто недоумевая обнаруживаем, видя слепоту матерей по отношению к своим дочерям, мужей к своим дражайшим половинам, власть имущих к выбранным ими фаворитам (или фавориткам).

Почему Вы не могли признаться себе в существовании этой склонности? Вы что устыдились того, что полюбили мужчину? – О нет, я вовсе не стыдлива до глупости, человек ведь не может быть ответственен за переживаемые им чувства. Мои мучения были вызваны только тем, что он был господином, на службе у которого я нахожусь, в доме которого я живу, господином, по отношению к которому я не чувствуя себя полностью независимой, в отличии от отношений с другими людьми. Да и к тому же я бедная девушка, а он богатый мужчина из аристократической семьи; несомненно, меня бы жестоко высмеяли, если бы что-то узнали о питаемых мною надеждах.