— Совсем плохая стала девка. Не дойдет, помрет, должно быть. А, Николай?

Николай не отвечал, упорно рассматривал траву и дорожную пыль.

Ни разу не упало ни одной дождевой капли. Солнце пылало ровно, раскаляясь, казалось, с каждым днем все больше: в степи укрыться от него было негде. Изредка попадалось «одиноко стоящее дерево» (так обычно пишут в легенде к топографической карте), и тогда они спешили в его тень, большей частью жидкую, похожую на кружево с крупными светлыми ячеями. В пустом небе слабо посвистывали стрижи, часто с ревом проскакивали на бреющем, будто взявшись за руки, тройки истребителей. Глаша грустно говорила:

— Не наши.

В тот день чуть было не случилась беда. Они сидели на обочине, рассматривали карту и не услышали подъезжавшей повозки — колеса, видать, густо смазали, а подковы в пыли не цокают. Спохватились, когда совсем рядом услышали голоса. Соня Озеркова быстро пригнулась и сунула карту за пазуху, хорошо еще, карта была развернута не целиком. И шофер тоже вовремя сориентировался: не оглядываясь, разломил круг подсолнуха, из которого до этого вылущивал семечки, и роздал по куску остальным. Все четверо принялись усердно выковыривать из гнезд еще белые, недозревшие семена, делая вид, что только тем и были заняты.

В повозке на мешках, свесив ноги через борта, сидели четыре немца, все, кроме возницы, клевали носом.

Завидев на обочине русских, возница сказал о них своим приятелям, те повернули головы, стали смотреть. В тот момент, когда повозка поравнялась с путниками, один солдат неожиданно соскочил на землю, подошел. Глаша нагнула голову, чтобы не смотреть на него, не выдать волнения и ненависти. Шофер тихо выругался.

— Кажись, влипли, — прошептал памовец.

Немец рассматривал их в упор, громко сообщил свои наблюдения остальным солдатам, удалявшимся на повозке. Что-то им крикнул, с повозки ответили сразу двое, он рассмеялся и тяжело побежал за лошадью.

— Шут гороховый, — облегченно сказала Соня.

— Чего это он вылупился на нас? — спросил Николай.

— Вид у нас дикий — все в пыли, ребята обросшие, — сказала Соня. — А как незаметно подкрались! Хорошо еще, громко болтали.

— Выбросить бы эту карту, — неожиданно заявил памовец Николай.

На одиннадцатый день путники остановились на ночлег порознь: Соня и Глаша в одной хате, мужчины — в другой. Хозяева охотнее пускали ночевать двоих, чем четверых. Договорились утром встретиться под деревом у околицы и идти дальше, но мужчины в условленное место не пришли.

Соня и Глаша ждали долго, наконец поднялись с камня и двинулись в путь. Искать своих спутников по хатам они не решились, чтобы не привлечь внимания.

— Товарищ инженер, как вы думаете: это они нарочно или что-нибудь случилось?

— Думаю, сознательно. Хозяйка, может, подходящая попалась, самогоном угостила, вот и решили пожить. Свои, мол, все равно далеко.

— А вдруг насовсем остались? Ведь это дезертирство, правда?

— Конечно. А возможно, просто захотели от нас отделаться. Думают, двоим легче. Ничего, Глашенька, мы и без них выйдем к своим.

— Это из-за меня. Плохой я ходок.

С каждым днем Глаша слабела. Она заболела, и Соня подозревала дизентерию. Техник Глаша Каширина превратилась в маленькую исхудавшую девчушку с больными запавшими глазами. Да и была она еще девочкой — двадцати не исполнилось. Озерковой удалось раздобыть для Глаши кое-какие лекарства, немного ваты и бинтов. Смазывала мазью волдыри и раны у нее на ногах, перебинтовывала ступни, в домах, где они останавливались, варила для нее отвары. Глаша еле-еле брела, на привалах ложилась на траву, впадала в полузабытье. Соня стала бояться за ее жизнь и даже подумывала: не лучше ли оставить Глашу на попеченье какой-нибудь сердобольной станичной женщины. Она сказала о своих мыслях Глаше, но та отрицательно замотала головой:

— Нет, одна я полк потом не найду.

В некоторых домах они слушали радио и знали, что наши войска продолжают отступать и что идти им еще долго. Бывали мгновения, когда Соню охватывало отчаяние, ей казалось, что они участвуют в какой-то нескончаемой погоне за призраками. Иногда в селах им сообщали страшные слухи, будто наша армия на Южном фронте окончательно разбита и фашисты беспрепятственно занимают Кавказ. Такие сообщения действовали угнетающе, но Соня упрямо повторяла про себя: «Чепуха, вранье. Мы догоним своих, другого выхода просто нет».

— Еще недолго, и фронт стабилизируется, — говорила она Глаше и станичникам. — В предгорьях Кавказа их остановят. Нефть они не получат, это невозможно.

На шестнадцатый день случилось удивительное событие.

Среди дня Соня и Глаша подошли к овечьему загону и овчарне; овец там не было, их угнали при отступлении.

— Глашенька, живем! Смотри, какой сарай замечательный! Передохнем часок, а там и жара спадет.

Сначала в большой овчарне показалось очень темно. Они постояли несколько секунд, глаза привыкли. Сена внизу было немного, но для них достаточно. Сели, стали устраиваться удобнее и тут же вскочили: в дальнем углу шевельнулось что-то большое. Приглядевшись, увидели лошадь темной масти. Тут же стояла фура.