— Вот так соседство! Значит, и хозяин появится, — сказала Глаша.

— Ничего, полежим немного. Вряд ли это немцы.

Они легли, уставшие ноги и тело сладко заныли. Вдруг с потолка что-то гулко рухнуло. Обе вскочили одновременно. Глаша вскрикнула: со сна ей показалось, что рухнула крыша.

Перед ними стоял человек, счищал с себя сухие травинки и сенную труху.

— Спокойно, девушки, без паники, — сказал человек.

На нем была советская военная форма, пистолет в кобуре, в петлице по шпале. Капитан отряхнулся, поправил гимнастерку, установил на голове пилотку по-уставному, подошел ближе.

— Так. Давайте знакомиться: капитан Муратов. Кто будете, далеко ли путь держите?

— Это ваша лошадь? — спросила Глаша.

— Наша. Кто ж, значит, такие? Как оказались в расположении нашего подразделения? — капитан улыбнулся. В солнечном свете, проникавшем в проем ворот, было различимо его лицо: очень светлые голубые глаза, выступающие скулы, большие усы.

Соня медлила с ответом.

— Бдительность на войне необходима, — сказал капитан серьезно, поняв их состояние. Из нагрудного кармана достал свое удостоверение.

Документы Сони и Глаши он рассматривал долго и придирчиво.

— Ясно, лейтенант Озеркова. Наступаете на своих, а они отступают. Как и мы, значит?

— Вы не один, товарищ капитан? — спросила Соня.

— Мои вооруженные силы сны разглядывают, думают голод обмануть. Ну что ж, лейтенант, вливайтесь со своим отрядом в состав нашей части. Живем мы, сами понимаете, как птицы небесные: жир подкожный, корм подножный.

Для Глаши эта встреча была удачей. Теперь она передвигалась на повозке. Днем отсиживались где-нибудь в хате или в сарае, а ночью ехали. Всего их было шесть человек: Глаша, Соня, капитан и три его бойца.

За четыре дня, вернее, ночи, удалось добраться до Моздока. В городе пока были наши, но его уже готовили к сдаче. День и ночь над Моздоком висели немецкие бомбардировщики. Переждав очередной налет, осыпанные красной кирпичной пылью, они явились в комендатуру.

В пути Соня и Глаша находились двадцать два дня, прошли пешком и проехали в повозке более четырехсот километров.

В конце августа полк остановился в станице Ассиновской, недалеко от Грозного, в заросшей кустарником долине Терека. Маленькие ПО-2 прекрасно поместились под фруктовыми деревьями, и сверху различить их было невозможно. Спелые груши, яблоки и сливы падали прямо в кабины летчика и штурмана. Днем на аэродроме паслись коровы. С наступлением темноты на их место выруливали самолеты.

Из Ассиновской полк летал бомбить сильно укрепленную оборонительную линию немцев Моздок — Ищерская — Прохладная — Дигора — Ардон — Эльхотово. Наткнувшись на возросшее сопротивление Красной Армии, фашисты перешли к обороне. В предгорьях Кавказа развернулась ожесточенная битва, в которой активно участвовала наша ночная авиация. Задача состояла в том, чтобы непрерывными налетами и бомбовыми ударами уничтожить переправы противника, склады с горючим и боеприпасами, изматывать вражеские части.

24 августа после напряженной боевой ночи девушки спали в прохладных комнатах, закрыв от света и мух ставни.

Они проснулись незадолго до обеда от криков и топота на улице.

— Наши вернулись!

— Ура! Вернулись!

Быстро одевшись, как по тревоге, летчицы, штурманы и техники выскочили на улицу. Встречали Соню Озеркову, она приехала в полк одна — Глашу оставили в госпитале. Исхудавшая, в стареньком черном платье, она стояла среди восторженных подруг, которые, толкаясь, целовали ее, наперебой расспрашивали, обнимали и плакали от радости — все сразу, одновременно. С того момента, когда началась война, это был самый счастливый для Сони день. Ей выдали новую форму, оружие, снова она стала старшим инженером своего полка, снова осматривала самолеты, выясняла у техников, как ведут себя моторы.

И вдруг, когда, казалось, жизнь ее вошла в нормальную колею, Озеркова была арестована по обвинению в шпионаже. Свинтили у нее с петлиц кубики, отобрали пистолет и ремень. Следователь ставил ей в вину долгое пребывание на территории, оккупированной врагом, где она якобы согласилась работать на гитлеровцев. Допросы продолжались три месяца. Соне грозил расстрел. В это время в полк вернулась Глаша Каширина, которая тоже после болезни несколько недель была под арестом и следствием, но ее выпустили, признав невиновной. Глаша горячо защищала Озеркову, убеждала представителей Смерша, что та вела себя все двадцать два дня мужественно, что спасла ее, Глашу, от смерти. На следствие, однако, Глашины заявления влияния не оказали. В полку не могли поверить, что Соня Озеркова — предатель. Ее арест взбудоражил всех, о нем говорили на земле и в воздухе, за нее переживали до слез.

Дело решил командующий 4-й Воздушной армией генерал Вершинин. Он обстоятельно во всем разобрался, понял, что обвинения необоснованны, и потребовал освободить Соню Озеркову из-под стражи. Соня вернулась в полк поздней осенью. И снова ее встречали с таким же восторгом, как в первый раз. А она плакала.

Несколькими днями позже Глаша Каширина подарила Соне свою фотографию с надписью:

Старший инженер, гвардии капитан Софья Ивановна Озеркова вместе с полком дошла до Германии, была награждена пятью боевыми орденами и несколькими медалями.