Весь мир превращается в знаки любви, а образ любимой постоянно меняется, разрастается в масштабах и приобретает конкретные черты: «…на цепь нацарапаю имя Лилино / и цепь исцелую во мраке каторги».

Поэт ищет причины любовной трагедии в строе современной жизни: «Знаю, / каждый за женщину платит. / Ничего, / если пока / тебя вместо шика парижских платьев / одену в дым табака». В неблагополучном «сегодня» поэт готов «заплатить» за любовь лишь «просветленным страданием слов»:

В заключительной третьей части поэмы тема любви неотделима от темы творчества, данного как продолжение страдания («Я хочу одной отравы – / пить и пить стихи»).

В поэме «Война и мир» (1915–1916) «человечий, средь воя, средь визга, голос» Маяковского протестует против войны как вселенского, мирового зла. Лирический герой готов «пострадать» за всех: «Вселенная расцветет еще / радостна, / нова. / Чтоб не было бессмысленной лжи на ней, / каюсь: / я / один виноват / в растущем хрусте ломаемых жизней!» Поэма завершается картиной грядущего счастья, явлением миру нового человека и единением всех стран и народов.

Гимном Человеку, его величию явилась поэма Маяковского «Человек» (1916–1917). Подчеркнутый автобиографизм произведения находит выражение в заглавиях его основных частей: «Рождество Маяковского», «Жизнь Маяковского», «Страсти Маяковского», «Вознесение Маяковского», «Маяковский в небе», «Возвращение Маяковского», «Маяковский векам», «Последнее». Герой поэмы встречается с неблагополучием не только на «земле», но и на «небе». Путь к воскрешению человечества, к желаемому единству личных и общественных идеалов поэт видит в «тысячелистом евангелии» земной любви.

Еще в «Облаке в штанах» Маяковский упоминает «желтую кофту», которая символизировала его принадлежность к футуризму: «Хорошо, когда в желтую кофту / душа от осмотров укутана». В дореволюционных стихотворениях и поэмах, пафос которых состоит в том, чтобы вернуть каждому человеку чувство собственного достоинства и веры в себя, Маяковский предстает поэтом футуристического направления. В своих произведениях он тяготеет к контрастным сопоставлениям высокого и низкого, утонченного и грубого, к метафорическому стилю со свойственными ему неожиданными ассоциациями и гиперболами, стремлением к обновлению языка. Он является подлинным новатором и в организации стихотворной речи: декламационная манера стиха Маяковского подчеркивается выделением особенно значимых слов в отдельную строку, перебивами ритма, богатством составных, неточных и ассонансных рифм. Поэт остается верен найденному им поэтическому стилю и в послереволюционные годы.

Первую годовщину Октября поэт встретил стихотворением «Ода революции» и пьесой «Мистерия-буфф», которую назвал «героическим, эпическим и сатирическим изображением нашей эпохи». В основу сюжета пьесы Маяковский положил библейскую легенду о «всемирном потопе», который уподобил социалистической революции, смывшей с лица земли хозяев старого мира. В этом ряду стоял и знаменитый «Левый марш (Матросам)» (1918), воспевший защитников отечества и полный веры в будущее.

Продолжая мотивы дореволюционного творчества, Маяковский высмеивает психологию мещанина, приспосабливающегося к новым условиям жизни: «Опутали революцию обывательщины нити. / Страшнее Врангеля обывательский быт» («О дряни», 1921). В стихотворении «Прозаседавшиеся» (1922) поэт обрушился против новых реалий советского быта – бюрократизма и волокиты.

Стремление утвердить свой идеал жизни движет Маяковским и в трехчастной поэме «Про это» (1923), в которой он стихами громит «обыденщины жуть» – «все, / что мелочинным роем / оседало / и осело бытом / даже в нашем / краснофлагом строе». Но основная тема этой автобиографической поэмы – «смертельной любви поединок». Испытав трагедию безответной любви («Нынче недолюбленное / наверстаем / звездностью бесчисленных ночей»), поэт верил в ее преображающую силу и мечтал о том, «чтоб всей вселенной шла любовь».

В каждом значительном своем произведении Маяковский прикасается к проблеме творческого самосознания, к осмыслению миссии поэта в мире. Одним из программных произведений этого ряда является стихотворение «Юбилейное» (1924), посвященное А. С. Пушкину.

Свободная композиция стихотворения, написанного к 125-летию со дня рождения Пушкина, дает возможность Маяковскому в беседе с великим предшественником мгновенно переключаться с одной темы на другую. Но все же главным нервом фантастического сюжета «Юбилейного» является творчество. Размышляя о поэтическом творчестве, Маяковский принимает новую действительность, которая заставляет уподобить перо поэта к «штыку да зубьям вил», писать агитки и плакаты. Но в «Юбилейное» властно входит и могучая лирическая стихия, которая обнимает все пространство стихотворения. В «грудной клетке» поэта «не стук, а стон». Трудно быть свободным «от любви и от плакатов». Эти темы настойчиво звучат в стихотворении, когда поэт пишет о «битвах революций», которые «посерьезнее Полтавы», и о «любви», которая «пограндиознее онегинской». Образ, объединяющий двух поэтов, – «жабры рифм / топырит учащенно / у таких, как мы, / на поэтическом песке» – не воспринимается как неожиданный. Он вносит в ироническую окрашенность непринужденного разговора поэтов ноты подлинного драматизма, когда «жизнь встает в другом разрезе» и «большое» понимается «через ерунду».

Раздумья об истинной поэзии и ее судьбе проходят через целый ряд произведений Маяковского (стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии», статья «Как делать стихи», вступление к поэме «Во весь голос»). Проникновенно звучит эта тема и в стихотворении «Сергею Есенину» (1926), которое было вызвано взволновавшей Маяковского вестью о самоубийстве поэта.

В скорбном по своему характеру стихотворении звучит и боль утраты («В горле / горе комом…»), и ненависть к упаднической и догматической критике, пытающейся снизить признание «звонкого» таланта поэта, рожденного народом-«языкотворцем». И вместе с тем стихотворение «Сергею Есенину» глубоко полемично. Откликаясь на предсмертные есенинские строки: «В этой жизни умирать не ново, / Но и жить, конечно, не новей», – Маяковский противопоставляет им финал стихотворения: «В этой жизни / помереть / не трудно. / Сделать жизнь / значительно трудней». Размышляя о месте и назначении поэта в эпоху, которая «трудновата для пера», Маяковский говорит о собственном трудном поэтическом пути. Он утверждает, что поэзия должна не только «воспевать» жизнь, но и участвовать в ее переделке, чтобы «вырвать» «радость у грядущих дней».