Я снова приехал сюда и лежу почти на той же улице, и люди проходят мимо меня, как мимо своего врага, который пришел с чужой армией на их землю. Но разве это так? Это отношение большинства ваших граждан к любым людям, которые попали в беду.

Очищение нации происходит через ее сильное унижение. Унижение Германии в 1918 году привело к 1945 году. Унижения 1945 года было достаточно для того, чтобы вести непримиримую борьбу с проявлениями фашизма и считать право человека на жизнь, на достойную жизнь высшей ценностью общества.

Мне жалко вас. Вероятно, в Россию еще не пришло то унижение, после которого начинается очищение. Страшная вам предстоит чистка…

Гюнтер замолк и больше не шевелился.

Кто-то все-таки вызвал «Скорую помощь». Остывающее тело увезли в белой машине, а я сидел на тротуаре и мимо меня проходили деловитые равнодушные люди, которым было совершенно безразлично, если бы я не сидел, а лежал.

Как-то мой товарищ со своими знакомыми поехал в кедровник пошишковать. Выезжают в кедровник с утра, а добираются до него, как правило, к вечеру. Пока вещи и припасы разложили, костерчик разожгли, похлебку варить поставили уже и вечер поздний наступил. Надо подкрепиться.

Слово за слово, ложкой по столу с закуской и по рюмочке за успех выпили, потом по второй, по третьей. А тут и масть пошла. Принцип старый: чем лучше с вечера, тем хуже с утра.

С утра взяли колотушки по деревьям постучать. Да какие тут колотушки, когда мышь по траве ползет как танк и лязг гусениц в голове отдается. Опохмелиться – значит еще один день потерять. Решили работать скопом.

Взяли вшестером бревно да как стукнули им по кедру, мешок шишек свалился. Разбежались, чтобы по другому дереву стукнуть, да промахнулись, кто-то сзади вильнул, и пробежали мимо кедра прямо в кусты. Бревно на бегу не бросишь – ноги поломаешь. А тут, как на грех, за кустами спуск вниз. Ну, мужики и побежали еще быстрее. Несутся и думают, как бы дерево большое по дороге не попалось. Дерево-то не попалось, но на лесную дорогу выбежали как раз в тот момент, когда там машина проезжала. Как будто в засаде сидели, эту машину поджидали. Ну, и вдарили бревном по мотору. Машину остановили и сами остановились. Какое уж тут шишкование. Вернулись за своей машиной, вещи собрали, поломанную машину на буксир взяли и поехали в ближайший леспромхоз.

Подбитую машину отремонтировали, кедровых орехов купили да домой воротились. Можно было эти орехи сразу на рынке купить, уже очищенные, обошлось бы это дешевле, но романтика собирательства стоит дороже.

Герасим был большой. В плечах косая сажень. И росту косая сажень. И глаза у него были с косинкой. Многие принимали это за хитринку. Это их дело. Кто, как хочет, так и принимает.

Герасим был не старый, но лет ему было больше двадцати. Когда он родился, никто не помнит. Помнят, что в грядках с капустой нашли. Видать, мать за капустой пришла, да разрешилась на огороде, а как увидела сторожей, так и сбёгла. Капусту не бросишь, пришлось дитя оставить. А дитя своим признать все равно, что себя в тюрьму посадить за воровство. Уж лучше честною до конца быть. И ребенок, значитца, тоже от честных родителей будет.

Воспитывали Герасима всей деревней, кто как мог. Кто хворостиной, кто дубиной, а кто и матерным словом мальца приободрит.

Герасим внимательно слушал своих воспитателей, потом что-то шептал губами и уходил. Некоторые мужики в шевелении губ различали слова: «Спасибо за учебу, добрые дяденьки», а вот другие различали совсем иное, типа: «Пошли вы все, козлы драные». И каждый считал себя правым. Иногда выяснение отношений доходило до того, что спорящие стороны выхватывали колья из плетней и подкрепляли свои аргументы по незащищенным частям спорящего тела. Истины никто установить не смог, и поэтому вся деревня разделилась на правых – «Спасибо за учебу, добрые дяденьки» и на левых – «Пошли вы все, козлы драные».

Когда Герасим подрос, то силу заимел немереную и воспитателям своим рылы-то и поначистил, отчего все поняли, что Герасим совсем не глухой, а только немой. Если ему что-то было нужно, то он указывал на это пальцем и так же пальцем показывал: ко мне. Как какую девку пальцем поманит, так та за ним как завороженная идет. И стали в деревне нашей у нормальных родителей дети рождаться задумчивые и молчаливые. С чего это, никто не знает, видать, Герасим колдовство какое знал.

Так как Герасим был ничей, то и документ ему такой же выправили, что он ничей, а значит – человек свободный.

Пошел он наниматься на работу в сторожа в усадьбу поручика артиллерии в отставке Сидорова-четвертого. Сам-то Сидоров-четвертый давно помер, но название усадьбы осталось за ним. Не дай Бог название поменять. Еще позабудут о нем и из списков вычеркнут. И получится, что ты есть, а тебя вообще нет. Вот он помер, хозяин-то, его нет, а по бумагам он есть. То, что он есть, это и дворня знала, потому что хозяйка каждый год залетала по женскому делу. Видать дух хозяина по ночам к ней приходил. Специально лекарь из города приезжал, чтобы духа выгонять. Но, то ли лекарства были плохие, то ли лекарь был никудышный, а хозяйка на следующий год снова залетела.

Как сторожем-дворником в усадьбе стал Герасим, так барыня-то и залетать перестала. Знал Герасим какое-то средство, от которого старший приказчик Петька стал жаловаться на боли в пояснице и прихрамывать на левую ногу, а потом вообще был отправлен простым приказчиком в городскую лавку торговать кружевами из Парижу, которые наши девки на коклюшках плели.

Так вот с этим Герасимом и начали случаться интересные случаи, которые легли в основу летописи деревни Сидоровки как самый наиважнейший элемент всего исторического повествования.