— О Господи! — прошептала она. — Вот! Вот! Вот опять!

Краска сбежала с ее лица, оно стало белее мела.

— Какой ужас! Не могу, не могу смотреть! — Она со стоном отвернулась и спрятала лицо в ладонях.

Я внимательно вглядывался в Нуджиста. Он оборвал галоп и облегчал мочевой пузырь, прыская струйку за струйкой, как и положено хряку.

— Право же, я не замечаю ничего ненормального.

— Но он... он... — Она все еще не решалась отнять руки or лица. — Он же... делает это... через промежутки.

Я уже давно приобрел сноровку сохранять серьезное лицо в присутствии миссис Памфри, и теперь сноровка эта пришлась как нельзя кстати.

— Но так свойственно им всем, миссис Памфри.

Она полуобернулась и, вся дрожа, — краешком глаза покосилась на Нуджиста.

— Вы имеете в виду... все свиньи-мальчики?

— Все свиньи-мальчики до единого, каких я видел, делали именно так.

— О-о! О!.. Как странно! Да, очень странно. — Бедняжка обмахнулась носовым платком, и краска алым потоком разлилась по ее лицу.

Чтобы избавить ее от неловкости, я стал крайне деловитым.

— Да-да, абсолютно! Многие люди впадают в такую ошибку, уверяю вас. Ну, мне пора. Был рад убедиться, что малыш здоров и счастлив.

Нуджист прожил долгую безмятежную жизнь и более чем оправдал мои ожидания. По обилию подарков он не уступал Трики, и я, как и с Трики, успокаивал свою совесть сознанием, что питаю к нему искреннюю привязанность. Как всегда, каплей дегтя в бочке меда было иронизирование Зигфрида. Я достаточно настрадался от него в прошлом, когда получал фотографии, подписанные пекинесом, так что воздержался и не показывал ему фотопортрет, подписанный хряком.

Ангус Грайер, дипломированный ветеринар, никогда не радовал взор благообразной красотой, но когда он сидел в кровати, опираясь на подушки, самые мужественные сердца содрогнулись бы при виде его лица в багровых разводах и с выпученными глазами над воротником розовой стеганой пижамы. И тем более в восемь утра, когда он обычно давал мне первую из ежедневных аудиенций.

— Опять опоздали! — заявил он скрежещущим голосом. — Что, из постели выбраться не можете? Я вам повторял, пока не осип, что в восемь вы должны отправляться по вызовам.

Пока я бормотал извинения, он раздраженно дергал одеяло, оглядывая меня с ног до головы со все возрастающим отвращением.

— И еще: на вас не брюки, а черт знает что! Если уж вам приспичило работать в брюках, так сшейте себе пару у приличного портного, Бога ради. Не разберешь даже, какого они покроя, и ветеринару неприлично расхаживать в таких штанах.

Вот тут он уязвил меня до глубины души. Я питал к этим брюкам нежнейшие чувства. Заплатил за них тридцать шиллингов в лондонском Армейско-Армейско-флотском универсальном магазине и льстил себя мыслью, что они придавали мне определенную элегантность. И нападки Грайера на них уязвляли меня тем больнее, стоило мне вспомнить, что моими услугами он почти наверное пользуется бесплатно — Зигфрид, уж конечно, небрежно отмахнулся от предложенной компенсации.

Я пробыл тут неделю, которая смахивала на вечность. Где-то, когда-то, мнилось мне, я вел более веселую, более счастливую жизнь, но воспоминания о ней совсем потускнели. В то утро в Дарроуби тон Зигфрида был почти виноватым.

— Джеймс, я получил письмо от бротонского Грайера. Оказывается, он кастрировал жеребенка, тот рухнул на него, так что он лежит с парой треснувших ребер. Видимо, помощник недавно от него ушел, так что заниматься его вызовами некому. Он хочет, чтобы я одолжил вас ему на неделю-другую.

— Нет-нет! Тут какая-то ошибка. Я ему не нравлюсь.

— А ему никто не нравится. И ошибки нет, прямо так и написано, и право же, что мне остается?

— Но единственный раз, когда я с ним встретился, он напялил на меня жуткий резиновый комбинезон, так что по его милости я выглядел полным олухом.

Зигфрид скорбно улыбнулся.

— Я помню, Джеймс, помню. Он вредный старый черт, и мне очень тяжело подвергать вас этому, но я же не могу ему отказать, не правда ли?

Я просто не поверил своим ушам. В тот момент даже идея о подобном казалась абсолютно нереальной. Однако она обрела ощутимую реальность теперь, когда я стоял в ногах кровати Грайера и слушал, как он злобствует. А он уже принялся за меня с другой стороны.

— Еще одно: жена сказала, что вы не стали есть овсянку. Она вам не понравилась.

Я переступил с ноги на ногу.

— Нет-нет, очень вкусная. Просто мне что-то не хочется есть. (Я ковырял ложкой в безвкусном месиве, стараясь съесть хоть немножко, но оно быстро встало мне поперек горла.)

— Если человек не ест полезную пищу, с ним что-то не так! — Грайер подозрительно прищурился на меня, потом потянул листок бумаги. — Вот список ваших вызовов на утро. Их порядочно, так времени зря не теряйте. Вот этот — к Адамсону в Грентон — выпадение матки у коровы. И что вы сделаете, а?