Шрифт:
А они не приняли его в......ый Союз писателей! Моя вина тоже, «подождите, все будет нормально», а надо было – кулаком по столу, ведь ему почему-то так хотелось поскорей!
Похороны показали, кто в России писатель.
Роман «Время и место» лежал в редакции «Дружбы народов». Главный редактор Сергей Алексеевич Баруздин, прочитав роман, как всегда, прислал письмо с лестными словами, с благодарностью за то, что Ю. В. отдал роман в «Дружбу», и с уверениями, что роман обязательно будет опубликован. Это настораживало. И не напрасно: роман застрял в недрах редакции. Одна дама сказала, что в художественном отношении роман слабее других.
Да не в художественности было дело, а в том, что Время остановилось, воздух сгущался, дышать было нечем, и дама учуяла привычный застойный запах.
4 августа 1980 г. Переделкино
Дорогой Юра!
Надеюсь, что наш разговор в четверг не огорчил тебя.
Хочу повторить, что отношение наше к твоему роману самое доброе и желание опубликовать его очень велико. И твердо!
Что касается высказанных замечаний, то они, конечно, на твое усмотрение. Может, ты и найдешь в них что-то полезное.
Я убежден, в частности, что многие из них легко снимаются мелкой правкой. О фамилии Костин все же подумать, по-моему, следует.
Итак, хочу еще раз договориться с тобой, что мы печатаем роман в №№ 5–6 будущего года.
Это, поверь, самый реальный срок и для нас, и для любого другого издания.
От души желаю тебе всего самого-самого доброго!
Жду от тебя однотомник «Сов. России».
Привет Оле!
Кстати, нет у нее сейчас книги для Нурека?
Искренне твой Сергей Баруздин
Юра сказал: «Нам придется ужаться, тратить меньше» – и засел в кабинете. Повесть в рассказах «Опрокинутый дом» он написал очень быстро, к началу ноября. Это тоже была повесть о жизни и, как оказалось, – прощание с жизнью.
Осенью Юра испытал чувство огромной утраты – умер Лев Гинзбург.
Лева как будто знал, что жить осталось недолго, как будто торопился набедокурить всласть. После смерти Бубы [277] семья развалилась. Оказалось, что недалекая, суетная Буба была осью, к которой крепилось все в этом сообществе абсолютно разных людей, каким была их семья.
Лева стал бесконечно одинок, искал утешения. И каждый раз на полную катушку: с разговорами об обустройстве, с планами, с безумными мечтами. Он всех выдергивал из обыденной жизни, как грибы с грибницей. Но и себя не щадил. Страдал, бегал, покупал билеты, встречал, провожал, противостоял...
И вот его нет. Как жить с этой дырой?
277
Жена Л. Гинзбурга.
После смерти Левы Юра захотел уехать из Москвы. Выбрал Пицунду. В Пицунде мы встретили моих друзей из Ленинграда Диму и Лену Лазуркиных. Они приехали на машине, и Юра с радостью принимал их приглашения поехать то туда, то сюда. Он любил Грузию, и мы уезжали иногда далеко в горы, бродили, ели в придорожных закусочных.
Частенько заходил в наш номер Федор Абрамов, я старалась не мешать их мужскому застолью: бутылка коньяка, зелень, хачапури – «пир грузинских князей», шутили они и сидели допоздна, толкуя о том, о сем.
Приходил Федор.
– Ты, само, Юрка, говорят, у тебя рука в ЦК есть.
– Говорят. Но ордена она дает тебе и секретарство тоже, да и премию.
– Так ты, само, обиделся, что ли?
– Я – нет, а ты?
Смеялись.
Хорошо, что здесь Лена. [278] От нее идет неизменное тепло старой верной дружбы. Такое необходимое мне теперь особенно. Лена – единственный человек, в отношениях с которым никогда не было спадов.
Гриша [279] прочел поэму, где поминает Васю. [280] И вдруг стало так одиноко. Нет Левы, Вася далеко, все равно что на другой планете. Свидимся ли когда-нибудь? Интересны Федор и Василь Быков, но ведь не с ними столько пережито, столько потеряно и столько обретено...
Впервые чувствую всю полноту своей ответственности за единственных моих – Олю и Валентина. Первый раз в жизни чувствую боязнь умереть до тех пор, пока я им больше не буду нужен.
Никогда не буду его наказывать. Забрался с ногами на обеденный стол. Стоит, топает и глядит с вызовом. Я велел сойти. Не слушает. Еще раз, – топает. Ноги маленькие, в белых ботиночках, а топает сильно, и какие-то дурацкие красные рейтузы на подтяжках. Я его снял со стола и повел в угол. Он завыл. А в углу протянул мне облезлое деревянное колесико, – «На, папа». Откупался, выходит, или жалел меня?
Я представил, как огромный великан хватает меня за руку и тащит в угол. Стоит надо мной, что-то грозно бурчит. И вдруг великана становится жалко, ведь он огорчен такой ерундой!
278
Е. М. Николаевская – поэт, переводчик, близкий друг Юры.
279
Г. Поженян – поэт, друг Юры.
280
В. Аксенов – прозаик, друг Юры.
В редакции «Дружбы народов» попросили дописать еще главу – тринадцатую, чтоб не было намека на то, что герой умирает. «Просветлить». Юра сообщил мне об этом пожелании с какой-то странной кривой улыбкой.
Дело в том, что об этом же просила и я, но по другим причинам. Мне казался дурным предзнаменованием финал. Когда Юра прочел последнюю главу, я заплакала, такая охватила тоска.
Юра дописал еще одну главу, и Татьяна Аркадьевна Смолянская, верный друг и редактор, прочитав новую главу, сказала о герое: «Уж лучше бы он умер. Такая страшная жизнь». Вот так «просветлил».
Глава была написана в декабре и называлась «Пережить эту зиму».
23 сентября 1980 г. Переделкино
Милый Юра!
А ты все-таки свин!
Вчера мы виделись с тобой во дворе Союза, но я забыл тебе сказать об этом.
Я прочитал в № 9 «Нового мира» рецензию на тебя и подумал: а почему же ты не считаешь нужным подарить своего «Старика» хотя бы мне и нашим нурекчанам? [281]
Ведь, право, мы не последние в издании этого романа.
А нурекчане даже рвались дать тебе «рабочую премию» за него, но мы вовремя их остановили. Чтобы гусей не дразнить!..
Итак, будь любезен!
Я жду «совписовского» «Старика» для себя и для Нурека – с твоими автографами!
Что касается «Времени и места», то еще раз говорю тебе: поверь, с этим романом все будет хорошо.
Лишь приложи минимальные, даже не максимальные, усилия.
Всех-всех благ тебе!
Сердечный привет Оле!
Не пора ли все же и ей показаться когда-то со своей книгой в Нуреке?
Искренне твой С. Баруздин
281
Редакция «Дружбы народов» шефствовала над библиотекой Нурекской ГЭС.
Кажется, в декабре или в январе мы поехали в Будапешт по приглашению ПЕН-клуба. Там же находились в это время Алексей Николаевич Арбузов с женой. Это был замечательный сюрприз. Каждый вечер мы ходили в кино и смотрели недоступные в Москве фильмы западных режиссеров. Втянулись так, что даже днем стали ходить в венгерский фильмофонд смотреть ленты Янчо, Ковача, Марты Мессарож. Венгерское кино произвело на Юру очень глубокое впечатление. Он много говорил о нем, анализировал, восхищался стилистикой. А события вокруг нас вдруг стали разворачиваться с пугающей быстротой. В Польше объявили военное положение...
От Алексея Николаевича, как всегда, – мощный поток жизни и... нежелание видеть ее трагизм и жестокость.
Что-то будет в Польше? Объявили военное положение, множество поляков мечутся на окраине Будапешта, на перронах вокзала.
Это – начало распада соцлагеря, а может, и Союза. Впрочем, этот труп будет гнить долго.
Дома – ничего хорошего. Баруздин успокаивает, обещает, что поставят роман в летние номера. Но необходимы поправки, уточнения.
Подруга рассказала мне, что как-то увидела Юру в те дни из окна автобуса. По улице тяжело брел бесконечно усталый, издерганный, немолодой человек. Шел, опустив голову, по улице Воровского. Юра шел из редакции журнала «Дружба народов» после очередного обсуждения. Но дома он не подавал вида, как ему тяжело. Только однажды обмолвился: «Если уж этот роман непроходной, то об Азефе и думать нечего».