— Будет сказано. Еще что?

— Милый друг мой, — воскликнул мистер Топман, ухватившись за руку кочующего актера, — прими пламенную благодарность за твою бескорыстную дружбу и прости великодушно, если я когда словом или мыслью осмелился оскорбить тебя черным подозрением, будто ты остановился на пути к моему счастью. Чем и как, великодушный друг, могу я когда-либо достойным образом отблагодарить тебя за твою бесценную услугу?

— О, не стоит об этом распространяться! — возразил мистер Джингль. — Для истинного друга, пожалуй, я готов и в воду.

Но тут он остановился, и, казалось, будто нечаянная мысль озарила его голову.

— Кстати, любезный друг, — сказал он, — не можешь ли ты ссудить мне десять фунтов? Встретились особенные обстоятельства… отдам через три дня.

— Изволь, с величайшим удовольствием, — с готовностью ответил мистер Топман, — только ведь на три дня, говоришь ты?

— На три, никак не больше.

Мистер Топман отсчитал десять фунтов звонкой монетой, и мистер Джингль с благодарностью опустил их в свой карман. Потом они пошли домой.

— Смотри же, будь осторожен, — сказал мистер Джингль, — ни одного взгляда.

— И ни одной улыбки, — дополнил мистер Топман.

— Ни полслова.

— Буду нем, как болван.

— Обрати, как и прежде, всю твою внимательность на мисс Эмилию.

— Постараюсь, — громко сказал мистер Топман.

— Постараюсь и я, — промолвил про себя мистер Джингль.

И они вошли в дом.

Обеденная сцена повторилась и вечером с одинаковым успехом. Три дня подряд и три вечера мистер Треси Топман отлично выдерживал свой искусственный характер. На четвертый день хозяин был в самом счастливом и веселом расположении духа, потому что, после многих доказательств, пришел к твердому заключению, что клевета, взведенная против его гостя, не имела никаких оснований. Веселился и мистер Топман, получивший новое уверение от своего друга, что дела его скоро придвинутся к вожделенному концу. Мистер Пикквик, спокойный в своей совести, всегда наслаждался истинным блаженством невинной души. Но грустен, невыразимо грустен был поэт Снодграс, начавший питать в своей душе жгучую ревность к мистеру Топману. Грустила и старая леди, проигравшая в вист три роббера подряд. Мистер Джингль и незамужняя тетушка не могли со своей стороны принять деятельного участия ни в радости, ни в печали своих почтенных друзей вследствие весьма веских причин, о которых будет сообщено благосклонному читателю в особой главе.

Ужин был накрыт, и стулья стояли вокруг стола. Бутылки, кружки, рюмки и стаканы красовались на буфете, и все обличало приближение одного из самых веселых часов на хуторе Дингли-Делль.

— Где же Рэчел? — сказал Уардль.

— Куда девался Джингль? — прибавил мистер Пикквик.

— Странно, — сказал хозяин, — я уж, кажется, часа два не слышал их голоса. Эмилия, позвони в колокольчик.

Позвонила. Явился жирный детина.

— Где мисс Рэчел?

— Не знаю-с.

— Где мистер Джингль?

— Не могу знать.

Все переглянулись с изумлением. Было уже одиннадцать часов. Мистер Топман смеялся исподтишка с видом совершеннейшей самоуверенности, что Альфред и Рэчел гуляют где-нибудь в саду и, без сомнения, говорят о нем. Ха, ха, ха!

— Ничего, однако ж, — сказал мистер Уардль после короткой паузы, — придут, если проголодаются; а мы станем делать свое дело: семеро одного не ждут.

— Превосходное правило, — заметил мистер Пикквик.

— Прошу покорно садиться, господа. И сели.

Огромный окорок ветчины красовался на столе, и мистер Пикквик уже успел отделить для себя значительную часть. Он приставил вилку к своим губам, и уста его уже отверзлись для принятия лакомого куска, как вдруг в эту самую минуту в отдаленной кухне послышался смутный говор многих голосов. Мистер Пикквик приостановился и положил свою вилку на стол. Хозяин тоже приостановился и незаметно для себя выпустил из рук огромный нож, уже погруженный в самый центр копченой ветчины. Он взглянул на мистера Пикквика. Мистер Пикквик взглянул на мистера Уардля.

Раздались тяжелые шаги по галерее, и вдруг с необыкновенным шумом отворилась дверь столовой: парень, чистивший сапоги мистера Пикквика в первый день прибытия его на хутор, вломился в комнату, сопровождаемый жирным детиной и всей домашней челядью.

— Зачем вас черт несет? — вскричал хозяин.

— Не пожар ли в кухне, дети? — с испугом спросила старая леди.

— Что вы, бабушка? Бог с вами! — отвечали в один голос молодые девицы.

— Что там у вас? Говорите скорее! — кричал хозяин дома.

— Они уехали, сэр, — отвечал лакей, — то есть, если позволите доложить, уж и след их простыл.

При этом известии мистер Топман неистово бросил свою вилку и побледнел, как смерть.

— Кто уехал? — спросил мистер Уардль исступленным тоном.

— Мисс Рэчел, сэр, и ваш сухопарый гость… покатили на почтовых из гостиницы «Голубого Льва». Я видел их, но не мог остановить и прибежал доложить вашей милости.

— Я заплатил его прогоны! — заревел Топман с отчаянным бешенством, выскакивая из-за стола. — Он взял у меня десять фунтов! Держать его! Ловить! Он одурачил меня! Не стерплю, не перенесу! В суд его, Пикквик!