— Дело вот в чем, любезнейший: приятель мой, что стоит перед вашим носом (он указал на другого толстенького джентльмена), даст вам десять шиллингов, если вы потрудитесь откровенно отвечать на один или два…

— Позвольте, почтеннейший, позвольте, — перебил сухопарый джентльмен, — первое и самое главное правило, которое необходимо соблюдается в таких случаях, состоит в следующем: когда вы поручаете ходатайство о своем деле постороннему лицу, то ваше собственное личное вмешательство может оказаться не только бесполезным, но и вредным, а посему — второе правило — надлежит нам иметь, при существующих обстоятельствах, полную доверенность к этому официальному лицу. Во всяком случае, мистер… (он обратился к другому толстенькому джентльмену) извините, я все забываю имя вашего друга.

— Пикквик, — сказал мистер Уардль.

Читатель давно догадался, что толстенькие старички были не кто другие, как почтенный президент Пикквикского клуба и достопочтенный владелец хутора Дингли-Делль.

— Извините, почтеннейший мистер Пикквик, во всяком другом случае мне будет очень приятно воспользоваться вашим советом в качестве amici curiae; но теперь, при настоящих обстоятельствах, вмешательство ваше с аргументом ad captandam benevolentiam, посредством десяти шиллингов, не может, в некотором роде, принести ни малейшей пользы.

Сухопарый джентльмен открыл опять серебряную табакерку и бросил на своих собеседников глубокомысленный взгляд.

— У меня, сэр, было только одно желание, — сказал мистер Пикквик, — покончить как можно скорее эту неприятную историю.

— Такое желание, почтеннейший, делает вам честь, — заметил худощавый джентльмен.

— И с этой целью, сэр, — продолжал мистер Пикквик, — я решился в этом деле употребить финансовый аргумент, который, сколько мне известно, производит самое могущественное влияние на человека во всех его положениях и возрастах. Я долго изучал людей, сэр, и могу сказать, что знаю их натуру.

— Очень хорошо, почтеннейший, очень хорошо, но вам следовало наперед сообщить лично мне вашу счастливую идею. Почтеннейший мистер Пикквик, я совершенно убежден, вы должны иметь отчетливое понятие о той обширнейшей доверенности, какая обыкновенно оказывается официальному лицу. Если требуется на этот счет какой-нибудь авторитет, то я готов напомнить вам известнейший процесс Барнуэлля3 и…

— Как не помнить Джорджа Барнуэлля, — перебил вдруг Самуэль, бывший до сих пор безмолвным слушателем назидательной беседы, — я знаю этот процесс так же, как вы, и моим всегдашним мнением было то, что молодая женщина одна заквасила здесь всю эту историю: ее бы и под сюркyп. Но об этом, господа, мы потолкуем после, если будет вашей милости угодно. Речь идет теперь о том, чтоб я согласился из ваших рук принять десять шиллингов серебряной монетой: извольте, господа, я согласен. Сговорчивее меня не найти вам дурака в целом свете (мистер Пикквик улыбнулся). Теперь вопрос такого рода: за каким бесом вы хотите дарить мне ваши деньги?

— Нам нужно знать… — сказал мистер Уардль.

— Погодите, почтеннейший, сделайте милость, погодите, — перебил официальный джентльмен.

Мистер Уардль пожал плечами и замолчал.

— Нам нужно знать, — сказал официальный джентльмен торжественным тоном, — и мы спрашиваем об этом вас собственно для того, чтоб не обеспокоить кого-нибудь из домашних, — нам нужно знать: кто теперь стоит в этой гостинице?

— Кто теперь стоит в этой гостинице! — повторил Самуэль, представлявший себе всех жильцов не иначе как под формой костюма, который состоял под его непосредственным надзором. — А вот изволите видеть: в шестом номере — деревянная нога; в тридцатом — гессенские ботфорты с сафьянными отворотами; в каморке над воротами — козловые полусапожки, да еще с полдюжины лежащих сапогов в коммерческом отделении за буфетом.

— Еще кто? — спросил сухопарый джентльмен.

— Постойте… — отвечал Самуэль, пораженный внезапным воспоминанием, — ну да, точно — веллингтоновские сапоги на высоких каблуках, с длинными кисточками, и еще дамские башмаки — в пятом номере.

— Какие башмаки? — поспешно спросил Уардль, который вместе с мистером Пикквиком уже начинал теряться в этом длинном каталоге жильцов «Белого оленя».

— Провинциальной работы, — отвечал Самуэль.

— Кто мастер?

— Браун.

— Откуда?

— Из Моггльтона.

— Они! — воскликнул мистер Уардль. — Отыскали, наконец, славу богу! Дома они?

— Башмаки-то, кажись, дома.

— A джентльмен?

— Сапоги с кисточками отправились в Докторскую общину.

— Зачем?

— За позволением жениться.

— Мы не опоздали! — воскликнул мистер Уардль. — Господа, не нужно терять ни одной минуты. Ну, любезнейший, покажите нам этот номер.

— Не торопитесь, почтеннейший, — сказал официальный джентльмен, — сделайте милость, не торопитесь: осторожность на первом плане.

Он вынул из кармана красный шелковый кошелек и, вынув соверен, пристально посмотрел на Самуэля. Тот выразительно оскалил зубы.

— Введите нас в этот номер без доклада, и соверен будет ваш, — сказал официальный джентльмен.

Самуэль бросил в угол сапоги и повел своих спутников наверх. Пройдя половину галереи во втором этаже, он приостановился и протянул руку.

— Вот ваши деньги, — шепнул адвокат, положив соверен в руку своего спутника.

Самуэль сделал вперед еще несколько шагов и остановился перед дверью. Джентльмены следовали за ним.