По крыше Кармен, отделенной от нашей террасы бамбуковой оградой, кругами носилась большеголовая дворняга с коротенькими, как у гусеницы, лапками, зажав в зубах тряпичную куклу. Когда пес видел нас, то бросал куклу и галопом несся к нам, бешено виляя хвостом, и пытался перепрыгнуть через забор. Он был похож на помесь золотистого ретривера с таксой.

— Бедному Камило так одиноко, – объясняла Кармен. Она рассказала нам, как подобрала его возле аэропорта несколько лет назад, но ей приходилось держать его на крыше, потому что иначе он пугал других животных, живших в саду перед домом.

Вскоре мы подружились со своим четвероногим соседом. И, к радости Кармен, Рикардо сумел свести его вниз по лестнице, и мы вывели его на его первую прогулку. Не прошло и недели после того, как мы там поселились, как черепаховая кошка Кармен, которой надоело жить вместе с другими кошками, решила перебраться к нам. А через несколько месяцев за мной от метро до самого дома увязалась еще одна маленькая белая кошечка, ставшая неизменным украшением нашего дивана.

Вот так я, австралийка, теперь и жила в Мехико: с собакой, двумя кошками, садиком на крыше и мексиканским мужчиной.

Несмотря на то что Рикардо занимал звучную должность «региональный менеджер по обслуживанию», он зарабатывал в «Пятой авеню» едва ли больше, чем я, хотя рабочий день у него был вдвое длиннее. Хуже всего было то, что наши работодатели снова месяцами задерживали как выплату наших зарплат, так и возмещение транспортных расходов. Я всегда могла набрать себе еще больше частных уроков, но чем больше частных занятий я проводила, тем сильнее было мое ощущение, что я живу в Мексике в англоговорящем мире.

Нам хватало денег на квартиру и продукты, но, когда мы хотели сделать что-нибудь сверх того, например пойти в кино или купить новое белье, приходилось хорошенько все обдумывать. А теперь еще и белая кошечка с голубыми глазами, которая увязалась за мной на улице, заболела мочекаменной болезнью, и мы понятия не имели, где раздобыть денег на операцию.

С тех пор как мы стали жить вместе, я советовала Рикардо найти другую работу.

— Попроси повысить тебе зарплату, – говорила я. – Ты работаешь там уже семь лет.

— Они меня уволят, – печально отвечал он.

— Почему ты такой апатичный? Просто найди другую работу.

— Нет здесь никакой другой работы.

В конце концов до меня дошло, что он прав. Другой работы не было. Такова была реальность мексиканского среднего класса, «белых воротничков». Они трудились, как рабы, на коррумпированные корпорации просто потому, что других вариантов у них не было.

— Я здесь в ловушке, Люси, – сказала мне однажды Коко. – Я по горло сыта этой тупой работой. Я хочу учиться, но как мне тогда выжить? Я хочу выбраться отсюда. Ты такая счастливица… когда тебя затошнит от этого места, ты можешь просто собрать чемоданы и вернуться на родину.

И не было организации вроде старой доброй Австралийской комиссии по трудовым отношениям, которая защищала бы здесь ваши права, если вы не могли позволить себе адвоката, что вообще маловероятно с учетом того, что средняя зарплата офисных работников равняется примерно двадцати девяти австралийским долларам в день!

Я начинала понимать, почему большинство моих студентов живут в дальних пригородах, в сотнях километров от города, в домах властных родителей их супругов. Надо ли говорить, что «синим воротничкам» – работягам – приходилось еще хуже: я-то по наивности думала, что было бы здорово получить работу в одном из богемных кафе в Койоакане, а заодно и подтянуть таким образом разговорный испанский, пока не узнала, что там платят всего восемь долларов в день.

В тот вечер Рикардо только-только вернулся из командировки в другой штат, где он должен был выявить незарегистрированную школу «Пятая авеню» в четырех часах езды от города, а я как раз закончила урок делового английского у группы руководителей химической компании. Слишком усталые для того, чтобы выстоять очередь за такосами на улице, мы отправились в ближайший сетевой ресторан «Дон Тако». Толстощекие мексиканцы – в каждом семействе по три-четыре ребенка – сидели за пластиковыми столиками и смотрели мыльную оперу на сияющих плоских экранах больших телевизоров, висящих во всех четырех углах ресторана.

Было в героине именно этой телепостановки нечто такое, что выводило меня из себя. Она воплощала в себе женственность как форму беспомощности. Ее круглое личико с крошечным ротиком и большими круглыми глазами, которые либо невинно устремлялись вдаль, либо бесконтрольно исходили слезами, появлялось на экране каждый раз, когда я включала телевизор.

— Господи, ненавижу эту актрису! – выпалила я в перерыве между такосами.

— Да, актриса из нее ужасная. Но она по-настоящему красива, ты не находишь? – сказал Рикардо.