— Вас, Полина Владимировна, как всегда, осенило не вовремя, — сухо заметила главная, расписываясь в бумагах.

Николай отвел взгляд от покрасневшей толстушки, которую звали так же, как и его мать.

Потом его одолели сомнения. Пожалел он о том, что загодя не подыскал себе подходящей работы. А все неудобно казалось появиться в конторе без неотложного дела. Теперь, возвращаясь домой, он думал, что придется терять лишние дни в хлопотах, конец которых был не ясен. Новой должности ему не придумают… Одна тягомотина кончилась, и следом маячила новая.

«А может, и по-уму все выйдет», — тешил себя Николай.

— Вот и все, — сказал он жене. — Аттестован, — и протянул справку. — Инвалид третьей группы годности.

— Да что ты мне-то ее показываешь, — взглянув, сказала Катерина. — Мы давно знаем, что ты живой.

Николай насупился, пряча справку.

— Ну, ты как-то прям…

— А что я, скакать должна? — удивилась Катерина.

— Не обязательно.

— Ну, и все тогда, садимся ужинать.

И ничего не придумал Николай за эту ночь. Одно было ясно: все решит директор.

На центральное отделение вез его утром шурин Василий, подвернувшийся случайно возле богдановской весовой.

— К теще-то зайдешь? — спросил между прочим.

— А что я там сильно забыл? — переспросил Николай.

— «Забы-ыл», — передернулся Василий. — Скажите, какой! Мать говорит, запряг Катьку и нос боится показать.

— Это кому она так говорит?

— Ну, вообще…

— Вот пускай вообще сама с собой и разговаривает.

Сколько уж лет не мог Николай забыть свою первую встречу с Катерининой родней. Тесть-то оказался свойским мужиком, а мамаша прямо-таки ужаснулась, взглянув на него: «Ох-ии… Катьк, а мужичок-то твой — неужто в Богдановке справней нету?» Будто он всего лишь на фотографии был, а не стоял перед ней в вельветовой толстовке и серых брюках, напущенных на сапоги…

Теперь Николай ехал на центральное в очищенном от пыли костюме и в новой фуражке, надвинутой на самые брови, чтобы не угадывалась лысина.

В конторе было людно. На крыльце стояли отделенские мужики, а в коридоре сновали из двери в дверь управленцы, но суматоха уже стихала, после наряда прошло побольше часа.

— Алексей Константиныч есть? — спросил Николай, приблизившись в приемной к секретарше.

— Занят, — буркнула та.

— Я после болезни…

— Ну, и что? Надо было на наряд приходить.

— Я богдановский…

— А я вам все сказала. У директора человек из района.

— Ну, а к кому тогда? — решил не сдаваться Николай.

— Зайдите в профком.

Николай вышел в коридор.

— Слышь, друг, — окликнул кого-то, — а что это тут за профком? Профсоюз, что ли?

— Ну. Был рабочком, теперь профком. Да вывеска там старая, увидишь.

Дверь с табличкой «Рабочком» оказалась на замке, и тогда Николай пошел по всем подряд. «Начинается», — подумал, раздражаясь. И, главное, директор сидел рядом, за стенкой, да и сказать ему надо было одно лишь слово — здоров, мол, дайте работу, — но нет, ходи, ищи вчерашний день.

— Да не шатайся ты по кабинетам, — посоветовал ему механик. — Профорга нет — лови Багрова…

— Подождать можно? — спросил он у секретарши, вернувшись в приемную.

— А мне-то что, — буркнула та, настраиваясь что-то строчить на машинке.

Сидя напротив двери в коридор, Николай видел, как расходится народ из конторы. «Через час одни бухгалтерские останутся», — подумал он. А когда уже совсем затихали голоса, в приемную влетел директорский шофер Юрка. Подмигнув Николаю, шевельнувшемуся на стуле от такого приятельского знака, он рванул на себя директорскую дверь. Шутовски поклонившись в прогал, бормотнул «пардон» и прихлопнул дверь.

— Пардон, говоришь? — усмехнулся Николай.

Юрка сел рядом и протянул руку, поздоровался.

— Вынужден, — вздохнул дурашливо. — Этот шишкарь уже выговор Константинычу сделал: шофер у вас, говорит, беспардонно себя ведет… Посижу вот маленько и еще специально опардонюсь.

Николай улыбнулся. Все еще могло очень хорошо кончиться.

На секретарском столе хрустнул, включившись, маленький динамик, и раздался металлический голос директора:

— Галя, Юрия ко мне!

Юрка, прищелкнув языком, поднялся. И почти тут же вышел от директора.