— Какой тебе еще многомандатный! Хоть совсем вам не говори ничего… Короче, до совещания не мудри ничего, понял? А то с этой демократией одни только кривотолки. И вообще я не за этим звоню.

— А зачем? — Чилигин насторожился и добавил скороговоркой. — Если отвлек, извини…

— Да это мне придется тебя отвлекать, — Уточкин вздохнул. — Короче, мне поручено выборами судьи заняться.

— Та-ак…

— Тебе-то так… Ну, ладно. Выдвинуть Черномырдина выдвинули, а теперь широкую поддержку надо организовать…

— Пожа-алуйста! Вези доверенное лицо, и все будет абгемахт! — прокричал Чилигин в трубку и подумал, что чересчур бойко подсуетился, нельзя так.

Уточкин помолчал, хмыкнул. Пошуршал трубкой.

— Приятно с тобой работать, Яков Захарович, — проговорил наконец. — Обговорим тогда сразу детали. Главное, срок: когда?

«А пустяковый звонок», — подумал Чилигин, зачеркнул на календаре слово «пастуший» и сказал:

— В пятницу, пожалуй. У нас как раз сход граждан запланирован…

— Э-э, нет, — Уточкин заговорил уверенней. — Нам не сход, нам собрание трудового коллектива надо.

Чилигин несколько принужденно рассмеялся.

— Ну, собрание, так собрание. Давай тогда установочные, раз уже известно, что надо…

Ручка у него была наготове.

Мы подумали, он про палас сказал, и засмеялись.

— Ученый такой был, — с укоризной заметил Володя Смирнов. — Академик и путешественник. Петр Симон Паллас. Неподалеку тут за сайгаками гонялся.

— Во сне, — согласился Микуля. — Или под балдой.

— Не понял, — повернулся к нему Володя.

— Откуда тут н е п о д а л е к у сайгаки, голова. Я их только на целине видал, когда солому там на колхоз тюковали.

— Я про двести лет назад говорю, — вздохнул Володя.

— Откуда известно? — строго спросил его отец, Иван Михалыч.

— Читал, — Володя пожал плечами. — Между прочим, еще раньше тут морское побережье проходило. Пальмы росли, папоротники…

— Да пошел ты! — Микуля засмеялся.

И правда, как-то не до брехни было.

Погода вроде устанавливалась, к вечеру можно было попробовать и сеялки пустить, а тут Чилигина надрали с каким-то срочным этим… сходом граждан. Мы, конечно, граждане, и любопытно знать, что за сходка, но нельзя же так — мало разве дел на бригаде? Софронычу он вроде пояснил, что народного судью надо поддержать, мероприятие важное, и, попрятав инструмент, тронулись мы. Тележку к гусеничному «алтайцу» прицепили и отправились за шесть километров в Лопуховку. За час, думали, доберемся, а только на шихан поднялись, Коля Дядин скорость перебросил, и, чихнув, замолчал трактор. Приехали. Коля к мотору кинулся, бригадир — помогать ему, а мы повыпрыгивали из тележки, побрызгали на колеса и закурили.

— Палласа бы сюда, — сказал Володя Смирнов.

— Ага, а на палас литровочку, и пропади тогда и Чилигин, и посевная, — подхватил Микуля, но, оказывается, невпопад; оказалось, что Володя академика имел в виду, что вроде бы только ему под силу описать кругообзор этот.

А ничего себе кругообзор. Мамаев угол видать, который не иначе, как Витухин пахал по осени; напахал он там… И глядели мы в основном в сторону богодаровских развалюх, среди которых новостройкой возвышался клуб с крыльцом о двух колоннах. Строение крепкое: стены, как в коровнике, слиты из бетона — дело рук одной из первых грачиных бригад в нашей местности, — крыша под железом, и полы хорошо сохранились. Там мы будем теперь жить считай что до осени. Там наш бригадный стан, самый дальний в колхозе после разделения. Софронычу, видать, как инициатору и всучили. Хотел бригадирствовать? Пожалуйста, мол… Но мы не против — обживемся; только вот чумная весна эта…

А может быть, Володя имел в виду ковыльный пологий склон, обрезанный оврагом? Если академик этот Паласов и правда бывал у нас раньше, то, пожалуй, ковыли вспомнил бы, только они и остались не тронутыми плугом во всей десятиверстной округе, а может быть, и дальше. Или богодаровский лесок, затуманенный, еще и не оперившийся… За леском, между прочим, еще один поселочек был, Удельным его называли. Переехал Удельный в Волостновку, Богодаровка — в Лопуховку, а жители их — по белому свету, по свежему снегу…

— Иван Михалыч, — сказал Петя Гавриков, — а скажи, хорошо было в Богодаровке жить!

— Это не по адресу, — усмехнулся Иван Михайлович. — Это ты у Карпеича спрашивай, он там до последнего существовал.

— А ты?

— А я лопуховский, — засмеялся Иван Михайлович. — Вы че ж, думаете, раз пожилой, значит, богодаровский? Чудаки…

— Молодых богодаровских нету, — пробормотал Петя.

И это верно. Даже тому, кто в Лопуховке осел молодым, давно за сорок.

— А места тут… хорошие были места, — серьезно сказал Иван Михайлович. — Сколько лесу… Думаете, богодаровский один тут маячил? Куда-а! Мы пацанами были, когда всю урему, километров на двадцать вдоль по Говорухе, на пенек посадили. Жутко было глядеть. А поднялся только чернотал кое-где, да ветляк на старице…