Когда закончили, айри уже не казался комом холода, незнакомые приборы вели его от сна смерти в жизнь. Удивительно! Веки дрогнули, распахнулись крупными ярко–синими глазами. Красивый мальчик. Глянул удивленно на два очень разных лица, склоненные к нему, улыбнулся.

– Точно не из Гнезда! Вы по их души?

– Да кому они нужны, такие вонючие, – махнула рукой Ника. – Мы за всеми остальными, только дикие мы для вашего «Тор–а–мира». Поможешь?

– Я болен и опасен для айри, – серьезно предупредил синеглазый. – И вам смогу быть полезен не более трех восьмиков дней, это все, что мне осталось.

Лайл виновато подумал, что недавно считал всех айри хозяевами. Так проще, и от его простоты невесть что могло случиться. Теперь вот стыдно за первые не слишком теплые мысли о том, кто смог сказать так о своей скорой смерти. Не попросил ни жалости, ни сострадания, даже не заскулил, давая понять, как ему безмерно больно. А ведь Лайл ощущал кожей, сколь велико страдание. И желание жить. Но другое оказалось сильнее: готовность помочь и стремление доделать давнее дело.

«По их души», – сказал он, и на дне глаз старшему ясно увиделся приговор куполу. Айри очень ждал возможности предъявить счет и окончательно разобраться с родичами. Увидев волвека, сразу понял, кто это, и как близка к осуществлению его заветная месть. За свой ледяной сон, за пленный корабль и за капитана, навсегда оставшегося в рубке. Ника уже объяснила на ходу, что усыпивший остальных не мог сделать того же и для себя. Просто уже не дошел бы, он пострадал сильнее прочих. Все время истратил, устраивая помехи второлуния, очищая от яда корабль и блокируя его от возможного проникновения хозяев. Капитан на корабле – Первый, он отвечает за всех. И, похоже, в рубке остался сидеть очень толковый капитан. Жаль.

– Мы уже сталкивались с пираном. Восстановить до исходного я тебя не смогу, уколы блокатора – мы зовем все подобные препараты сывороткой – будут обязательными каждые семь суток по времени Релата. Я надела тебе браслет с часами, чтобы отсчитывать и указывать время приема сыворотки, в нем размещены пять доз, стартовую я уже ввела. Лайл! Ты, само собой, и айри не лечил? Забавно, когда все – впервые?

– Да.

– То есть я буду жить? – приятно удивился айри. – И вы притом якобы дикие. Странно изменился мир. Капитан?

– Ты сам знаешь.

– Да, конечно. Просто не хотелось верить в худшее. Он был удивительный, лучший из нас. Остальные?

– Я пока могу делать десять доз в день, восемь и две, то есть. Это обычных, а стартовая одна пятикратна. Ваша лаборатория для меня – хуже пытки, все незнакомое! Как вообще можно жить, считая восьмиками! – Ника зло зашипела, айри от удивления сел, перемогая боль.

– А как надо–то?

– Мне вполне удобно, – Лайл обиделся не меньше айри.

– Да как удобно, так и считайте. Древнейший счет айри – семеричный.

– Да, жуткая морока, – охотно кивнул медленно розовеющий от тепла и действия сыворотки айри. Я всегда считал восьмиками.

– А люди – десятками, восьмик и еще два, – тяжело вздохнула Ника. – Вас мы можем вытаскивать отсюда по одному в день, потому что лечить трудно, ты весь такой искаженный, а у меня нет сил, не накапливаются они так быстро… Сиди, мы попробуем. Лайл, просто старайся убрать неправильное и, если что сомнительно, лезь в мою память, не стесняйся.

Они попробовали. Айри веселел на глазах, удивленно смотрел, как садятся на место опухшие суставы, крутил шеей, шевелил пальцами. Лайл улыбнулся: лет этому щенку немерено, а все одно – ребенок. Ника косо глянула на помощника и задалась тем же вопросом.

– Ты из молодых айри.

– Мне триввосьмь без семи.

– Ага, ввосьмь – это шестьдесят четыре… тогда, похоже, тебе сто восемьдесят пять по–нашему. А Элу, если считать по вашему, получается без пяти четыреввосьмь. Как нам тебя звать, размороженный? Лучше сразу оставь от полного имени слога два–три, я все равно больше не выучу, уж не сердись.

– Тимрэ, – улыбнулся вновь синеглазый. – У меня полное имя такое вот коротенькое, зря переживаешь. Я врач и распорядитель грузовых палуб.

– Врач, то есть лекарь, – кивнула Ника. – Хорошее слово. И занятие полезное, нам очень нужен врач. Ты опять же не сердись, как хозяйство свое смотреть станешь, беспорядок на корабле. Столько народу без дела бродит по грузовым палубам… Пошли лучше в лабораторию, там погром не слишком жуткий.

Синеглазого айри пришлось почти нести на руках, он с трудом переставлял затекшие ноги, даже после лечения пока что ноющие в каждом суставе, и заметно страдал от своей неловкости. Даже спросил, не тяжело ли волвеку его вести, рассмешив всех троих. Лайл уже привык к лифту. Усвоил, что знаки отмечают адреса перемещения, и сам нажал на тот, который обещал приблизить лаборатории. Ника довольно кивнула. И разом утратила утомленное благодушие: у дверей лекарского отсека сидел на коленях Хо и самозабвенно издавал бессмысленные ритмичные звуки. Съежившись на полу, малыш копался в узкой норе, образовавшейся после снятия неприметной плитки.

– Лайл, – неприятно ровным голосом начала Ника. – Что у него в левой руке?

При первых же звуках Хо вздрогнул, как от удара, поднялся на ноги, серовато–бледный и заранее испуганный. Будь он щенком стаи, Первый бы научил его слушать приказы быстро и куда как более грубо. Он считал, что иногда сила необходима при воспитании, и проявляться она должна ярко. Зря мальчика не оттрепали за шутку с именем. И совсем уж напрасно позволили небрежно слушать приказ. Теперь придется наказывать вдвойне, а это не слишком хорошо. И, кстати, очень правильный вопрос: что он тут такое странное делал?