– Первое, что вспоминается, как мы проводили лето на Мокрой горе, лесные прогулки, страх встретить медведя, монастырь Черная Река и святой Петр Коришский, бабушка Петкана, как она охлаждает молоко, делает сыр и каймак, месит хлеб, Миомир и Драгомир, мои младшие братья. Первое воспоминание – о храме Святых Апостолов Петра и Павла в Истоке, о его потемневшем иконостасе и моем первом причастии, на которое водила меня другая бабушка – Велика. С бабушкой Великой пошел в истокскую церковь на Богоявление, там вырвался из ее рук, чтобы подойти к священнику и причаститься, не зная толком, что это такое. В тот же храм я вошел несколько десятков лет спустя. И наконец, в 2000 году я в последний раз видел этот иконостас целым: вскоре он был сожжен шиптарями. Потом помню, как, заболев оспой, лежал в кровати один дома в Джураковце, как боялся умереть, если встану и побегу во двор, где играли мои братья и сестры. Помню августовский Преображенский собор (престольный праздник) в Будисавцах, проходивший вокруг монастырского храма-задушбины Патриарха Макария (Соколовича). Косово и Метохия навсегда остались в моей душе, в самом моем существе.

– Вы после окончания гимназии в Пече уехали за границу, жили и работали во Франции. Что вам дал этот опыт?

– Это было гастарбайтерство – поехать в одну из европейских стран. Во Франции жили мои родственники. Получив документы, я начал учиться, тогда меня интересовала психология, литературой я уже занимался давно, но надо было на что-то жить, зарабатывать на хлеб, что подразумевало необходимость работать. Работал на мебельной фабрике. Овладеть этим ремеслом было нетрудно, потому что мой отец был деревообработчиком и детство прошло не только под знаком плотницкого ремесла, но и рядом с настоящими мастерами: строили, дерево находило надлежащее ему место.

– Из Франции вы вернулись в Белград, выбирали между литературой и киноискусством. Что повлияло на ваш выбор? Почему были колебания? Как складывалась жизнь в Белграде?

– Колебания – это мягко сказано, скорее был период онтологического смятения, которое привело к большим душевным потрясениям, пробуждавшим дух в нашем смысле слова – христианском, монашеском. Все было в русле поиска идеи, поиска Слова, в жажде найти смысл, но не абстрактный, каким были наполнены и литература, и кино, и все виды творчества, которыми я в той или иной степени занимался. А только Лик, только живая Личность как носитель смысла и податель его мог насытить душу. Христос, Которого я в детстве знал как икону, как Спасителя, как Человеколюбца, появился в душе как зов, как жажда. И позже мне стало понятно, что это была жажда Христа и богоискательство. И, последовав за этим зовом, за этим тихим гласом, за тихим дуновением, я предпринял богоискательские путешествия, как стало ясно потом. Этот зов привел на Святую Гору, там произошло то, к чему я так стремился: встреча с живым Христом, не с картонным, не с воображаемым, но с живым. Это случилось в Хиландаре, когда в один из вечеров в церкви Пророка Илии, в том месте, которое описывается в книге «Старец Силуан» – там состоялась встреча старца со Христом, – некая искра в один миг осветила всю мою тьму, это изменило меня, укрепило, окрылило. В тот же год я отправился в Иерусалим. И тогда стало ясно, что толкает вперед некий внутренний эрос, божественный эрос к монашеству и к богословию – к одному и к другому как к священнодействию. И в этом был обретен душевный мир, умиротворение после онтологического смятения, соответствовавшего молодому возрасту, как и у других это бывает: молодой человек отправляется завоевывать мир и не успокаивается, пока не найдет искомое или искомого.

– Были ли какие-то особенные встречи, которые помогали в вашем духовном поиске?

– Моими любимыми преподавателями в Академии кинематографии, театра, радио и телевидения были Радош Новакович, профессор кинорежиссуры, и Душан Стоянович, профессор теории и эстетики кино. Педагогическая позиция Новаковича гласила: прежде всего говорить о том, что в человеке лучшее. Стоянович же своим талантом, с помощью умелого подбора фрагментов из шедевров киноклассики, умел окутывать свои лекции мистикой. На богословском факультете все мы, тогдашние студенты, были в восторге от наших преподавателей – епископов Афанасия (Евтича), Амфилохия (Радовича), Даниила (Крстича) и протоиерея Душана Кашича.

Важной была встреча с аввой Иустином (Поповичем) в монастыре Челие в 1977 году. Преподобный отец Иустин был подобен ангелу во плоти: весь белый как снег, с огненным ликом. Тогда он обратился к игуменье, показывая на меня: «Мать игуменья, вот у нас есть кандидат в монашество».

– Тот период был переломным и для Белграда, когда из Греции вернулись иеромонахи Амфилохий (Радович), Афанасий (Евтич), Ириней (Булович). Молодежь, студенты собирались во Введенском монастыре. Как это отразилось на вашей жизни?

– Да, я участвовал в той духовной Пятидесятнице в Белграде, носителями которой были не просто известные, но и всеми почитаемые отцы. И это стало золотой эпохой современного богословия нашей Поместной Церкви, которое не было академическим или неосхоластическим. Да, оно было научным, но и харизматическим. Литургия, покаяние были нашими границами, усвоение богословия происходило истинным методом – через Святые Таинства. Этому способствовала и наша молодость, открытость, наш поиск духовной идентичности, которая не мола быть сформирована нигде больше, как только в Церкви, в харизматическом литургическом святоотеческом богословии.

– Как вы находите общий язык с теперешними студентами?

– Рецепт – не воображать, что ты педагог, не изображать педагога перед молодыми, но быть самим собой настолько, конечно, насколько это возможно, не играть, но быть. Нужно иметь учительский дар, который согласуется с Промыслом Божиим и по Божиему Промыслу умножается.

– Владыка, вы были духовным сыном блаженно почившего Патриарха Павла, вы были рядом с ним до последней минуты его земной жизни. Вы могли бы рассказать о нем, поделиться с нами этим опытом?

– Первая встреча с епископом Рашско-Призренским Павлом [64] произошла в Призрене в 1977 году, в январе. С тех пор и до 1989 года Призрен стал местом моих чудесных духовных встреч с епископом Павлом, впоследствии Патриархом Сербским, которые я описал в книгах. Нужно быть искренним. Нет более недостойного ученика, чем я, и более достойного учителя, чем он. Владыка был драгоценным даром в моей жизни. Мы должники святых отцов, всю свою жизнь предаем в их руки, как Самому Господу, делаем это добровольно, а они, как чадолюбивые, знают, куда нас вести и вывести. Все, что из его отеческих рук, с его благословения приходило, решалось, самые тугие узлы развязывались. Слово его было словом евангельским, словом святоотеческого предания, словом, укрепленным благодатной силой. Оно было даровано ему за его подвиг созидания Церкви и прославления Христа, Которого он так любил, и другие рядом с ним чувствовали его заботу, были напоены, накормлены, одеты, наставлены. Что еще привлекало меня, «пероголика» – человека, для которого перо любимый инструмент, – это его наставления, его выражения, его размышления, его наблюдения, и, к счастью, я не ленился, записывал их и записываю. Со временем они становились и моим словом, мыслью, решением. Его слова стали куполом, полным энергии. До тех пор, пока у владыки были силы, пока он считал, что это необходимо, наставлял. Он учил с юмором, мягко, всегда оставаясь человеком общины, общения, открытости, человеком реальным, зрелым, настоящим, целостным.