Кирилл тихо, но внятно выругался.

– Ну вот и ладно, – сказал Жора. – Только учти, что я не выношу грубых слов.

И как он это сделал – ума не приложу, но Кирилл тут же оказался в пыли под своим стеллажом.

– Заплатишь за все сам, – сказал наставительно Жора. – И Одуванчику ни слова не скажешь. И ругаться больше – ни-ни!

Это был очень грозный птенчик. Я подумал, хорошо, если он не злопамятный и забыл о том, как я вчера вытащил из-под него стул.

Жора обернулся ко мне.

– А за тобой должок, – сказал он. – Ты вчера меня в офисе немного обидел.

Но я был готов к его движению, потому что, к счастью, вспомнил об инциденте за секунду до того, как Жора открыл рот.

Я ушел в сторону от его захвата, и он ткнулся носом в машину.

– А вот так себя вести не стоит, – сказал я. – Можно машину попортить.

Жора выпрямился. Он смотрел на меня узко посаженными глазами кобры.

– Как же ты успел? – удивился он.

– Случайно, – признался я.

– Тогда тебе повезло. – Жора не стал больше повторять своих трюков. Он вытащил из бумажника зеленую десятку и протянул мне: – Твоя доля за покупки.

Кирилл зашевелился и начал водить ручищами по пыли.

– Поехали, что ли? – спросил Жора. – Большая разборка может начаться, а Трофимычу она ни к чему.

Мы поехали на бензоколонку. Платил Жора.

Когда снова сели в «мерс», он сказал:

– Ты не думай, что я небольшой. Я как ядовитая змея. Честное слово, мне даже не обидно, если про меня как про гадюку думают. Все считают, что телохранитель должен быть амбалом, так чтобы при виде его с копыт падали. А это все чепуха. Меня не должны опасаться, меня замечать не нужно. Зато ко мне человек поворачивается незащищенным боком, а я кусаю. До смерти. Усек?

– Понял, – сказал я. – Хороший урок. Я ведь тоже принял тебя за недоразвитого счетовода и подставил тебе незащищенный бок. А ты еще и философ...

– Вот ты из-под меня стул вытащил. И твое счастье, что шеф дал мне сигнал – у нас с ним есть система сигналов, – дал мне сигнал, чтобы я тебя не трогал. А то бы ты с этим стулом так бы и остался при своих.

– А чья заправка? – спросил я. – У вас ведь все схвачено.

– Заправка не наша, заправка у нашего городского головы, у мэра, они с милицией власть делят. Но нас не трогают. И мы их не трогаем.

Порейко жил в двухэтажном доме. В отличие от прочих домов, двери которых выходили во двор, этот дом имел собственный подъезд.

– Дай сигнал, – сказал Жора.

Порейко с Александрой вышли на сигнал сразу, словно ждали в подъезде за дверью.

Александра была в коротком синем платье, в скромном платье, призванном показать, какая она робкая, тихая, послушная. А эффект был иной – ты сразу видел, что это опасная кошка.

– Юрик, – сказала она, улыбнувшись мне, – как тебе на новом месте, не дует?

И какого черта ей работать в этом «Синем ветре», если у Порейки «Мерседес» с шофером-инопланетянином? Впрочем, об этом мы им не скажем. На мгновение я превратился в ее глазах в Николсона, вызвав растерянность. И тут же все вернулось на свои места.

Телохранитель Жора выскочил из машины, придержал дверь, как в хронике о приезде израильского премьера на переговоры с палестинцами. Порейко уселся сзади, держа расческу, как пистолет.

Мы завезли Александру на работу. По дороге Порейко сыто спросил меня:

– Как там Аркадий? Не болеет? У них вроде зарплату придерживают?

– Он мне говорил об этом, – согласился я.

– Общественной работой занимается?

– Не знаю, не говорили мы об этом.

Александра, выходя из машины, заглянула ко мне в окошко и сказала:

– Спасибо. Гладко водишь.

Я не стал ни в кого превращаться. Она мне нравилась, и было в ней нечто, сигнализировавшее об опасности.

Когда мы остались в машине без чужих, Порейко сразу спросил:

– Где твой паспорт?

– У меня, – ответил я.

– Когда ты успел свистнуть его?

– Считайте, что вы мне его отдали.

– Дай мне его сюда.

– Я его дома оставил.

– Почему?

– Манера здесь странная – чуть что, сразу паспорт требуют, как в Москве.

– Потом принесешь, – приказал Порейко. Он задумался. Видно, пытался восстановить в памяти вчерашние движения – почему бы он отдал мне паспорт? И в комнате я один не оставался.

Он помотал головой и принялся причесываться. Значит, отчаялся припомнить. Мне он был виден в зеркале, но я старался не заглядывать в зеркало слишком очевидно.