Днем он иногда размышлял:

"Кто знает, каким я кажусь другим. Может быть, я ошибаюсь; может быть, я особенно хорошо сложен. И если бы скульптор, создавший Давида, знал меня, - кто знает?"

Это была невозможная, в глубине души сейчас же снова погасшая надежда.

"Высокая грудь - не признак ли это силы? И во всяком случае у меня красивые ноги, это находят все, я знаю это наверно".

В этом пункте он был уверен.

"Остальное срастется, - сказал врач.
– Да и в платье ничего не видно. И я закаливаю себя. Я научусь переносить голод и колод, делать тяжелую работу, далеко плавать и еще многому"...

Но во время гимнастических игр он проявлял себя малоспособным. Момент, когда надо было прыгнуть вперед и поймать противника, он большей частью упускал, так как стоял и мечтал. В мечтах он воображал себя генералом и заставлял своих товарищей нападать на черный лес, полный страшных врагов. Или же он приказывал им карабкаться по мачтам корабля, в который превращались стены школьного двора. В конце концов, он приходил в себя, возбужденный и бледный. Остальные были красны, они победили или были побеждены! Нино не сделал ни того, ни другого.

"Ах, - думал он в порыве отрезвления и нетерпения.
– И генералом я тоже никогда не буду. Вообще, я думаю, меня совсем не возьмут на военную службу. Я не могу себе представить этого".

В действительности он испытывал перед военным строем ужас, в котором не хотел себе сознаться; перед гражданскими союзами тоже. Когда он слышал о чьей-нибудь женитьбе, он с удивлением и любопытством думал: "Неужели и я когда-нибудь женюсь? Я не могу себе представить этого". Или он видел похороны. "Я должен исчезнуть как-нибудь иначе. Со мной это не может произойти так. Я не могу себе представить этого".

Слепые перестали играть. Сан-Бакко еще раз просвистал последние звуки, слабо, с трудом двигая губами:

– Проклятая повязка!.. Нино, это была хорошая музыка?

– Отвратительная!

Он вздрогнул. Каждая из его дурных мыслей соединилась с каким-нибудь звуком, нераздельно слилась с ним. И это случайное совпадение нескольких нот с мучительным раздумьем превратило для мальчика несколько безразличных тактов в лес пыток.

"Я никогда не буду больше слушать этого", - решил он про себя.

Он с неудовольствием прошелся по комнате на кончиках пальцев танцующей походкой.

– У меня красивые ноги?
– вдруг спросил он с тоской в голосе.

– Не сомневайся!
– воскликнул Сан-Бакко. Это было его первое громкое слово.

– Я люблю тебя!
– сказала герцогиня.
– Иди-ка сюда... Так. Ты должен еще многое рассказать мне. Ты можешь говорить мне "ты" и называть меня по имени.

Он одним прыжком очутился возле нее.

– Это правда?
– тихо спросил он, боясь, чтобы она не взяла обратно своего слова.
– О, Иолла!

– Иолла? Это уменьшительное имя?

Он только теперь понял, что сказал, и начал, запинаясь:

– Я уже давно придумал это имя, про себя, - Иолла вместо Виоланты. Вы понимаете... Ты понимаешь...

"Я должен теперь смотреть ей в глаза, - сказал он себе.
– Теперь она поймет все".

В это время с улицы донеслись крики и аплодисменты. "Да здравствует Сан-Бакко! Гимн Гарибальди!" сейчас же понеслись его звуки, радостные, легкокрылые, - солнечный вихрь, шумевший и свистевший в складках знамен.

– И это музыка!
– сказал Сан-Бакко.

Нино исчез. Герцогиня видела из окна, как он бежал по площадке, и как его торопливые шаги отчаивались догнать счастье: неслыханное, единственное счастье, вырывавшееся из коротких красных губ мальчика и несшееся пред ним. "Неужели это правда, неужели я в самом деле сейчас переживу это... это... это?".

Наконец, он очутился возле слепых музыкантов. Он стоял, не шевелясь, заложив руки за спину, и наслаждался громом, грохотом, пронзительным свистом, диким, радостным, безудержным шумом с его победной пляской. Его возлюбленная сверху видела, как уносился его дух на ударах труб и волнах звуков рога. Где был он теперь, неугомонный? Он вступал триумфатором в завоеванное царство. В головах у него взлетали кверху золотые орлы. Его колесница двигалась по трупам, - нет, это не были трупы: они тоже вставали и ликовали.

"Теперь я возле него, - думала, герцогиня, грезя вместе с ним.
– Я подаю ему венок"...

Но в это мгновение лицо мальчика превратилось в лицо мужчины. У него тоже были короткие, своевольные губы, красные от желаний. Она и не заметила этого и только улыбнулась.

– Ты все-таки хочешь быть поэтом?
– сказала она вошедшему Нино.

– Нет, нет, - устало ответил он; ему как будто было холодно.
– Кем я собственно хочу быть?.. Иолла, ты знаешь это? Солдатом? Поэтом? Борцом за свободу? Моряком? Нет, нет, ты тоже не знаешь этого! Из меня, ах...