– Полундра! Не надо про тараканов!

– Слушайте, жлобье, мы будем языком болтать или мы будем, блин, делом заниматься?..

– ...Открывает жена. Руки опущены, подбородок открыт...

– Недурно. Но мне больше понравилось про новоросса. Выходит из Эрмитажа и говорит "Ну, что ж. Не бог весть что, конечно, но ничего, ничего - чистенько..."

– "Машка, женушка моя дорогая! Родила? Сколько? Трое? Мои есть?..."

– ...А ты представь себе "Ревизора" с точки зрения чиновника. История про то, как мелкий проходимец и негодяй обманул приличных и порядочных людей...

– ...Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?

– Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны...

– Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?

– Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. "Скажите, девушки, подружке вашей..."

Потом Маришка снова появилась, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, налила себе минералки и жадно выпила.

– Ну и ну, - сказала она и опустилась на ближайший стул.

Андрей произнес с недурным французским прононсом:

– Monsieur Christoforoff va s'animaliser.

Кто понял - промолчал, кто не понял - тем более. А Вельзевул осведомился деловито:

– Уложили?

– Там с ним Матвей...
– ответила Маришка невпопад.
– Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?

– Нет, - сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.

– Извини меня, конечно, но почему?
– спросила Маришка беспомощно. Это же сейчас - совершенно очевидно - твой клиент.

– Я предпочел бы не давать объяснений, - сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.

– Что ты выяснил?
– спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца.
– Ты узнал что-нибудь?

– Да. Я узнал, что Аятолла - замечательная личность, и что у него есть два слабых места.

– Целых два?
– сказал Юра-Полиграф.
– Да он у нас просто слабак!

– Первое - он любит жену. Второе - он любит сына.

– О боже!
– сказала Маришка нервно.

– Сын маленький?
– осведомился Юра.

– Да. Десять лет.

Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.

– Это не для нас, - сказала она наконец решительно.

– Но он-то этого не знает, - возразил Страхоборец.

– И думать на эту тему не хочу, - сказала Мариша.
– И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.

– "Гордость составляет отличительную черту ее физиономии", - произнес Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.

– Хорошо, хорошо, - сказала ему Мариша нетерпеливо.
– Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.

– Ну, вот что, золотко мое, - сказал Тенгиз, глядя ей в лицо.
– Либо мы тут будем обливаться соплями, блин...

– Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!

– Ты скажи это Димке...
– мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.

– Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.

Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, - подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил Тенгиза:

– Подобраться к нему вплотную можно?

– Можно, - сказал Тенгиз.

– Так за чем же дело стало?

Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.

– Слишком уж легко к нему подобраться, - сказал наконец Тенгиз медленно.
– Мне это не понравилось.

– То есть?

– Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно - легкость эта... эта вседозволенность... там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.

Появился Матвей, запыхавшийся, но веселый.

– Слава тебе господи, - сказал он.
– Задрыхнул наконец... Ну, что вы тут без меня решили?

– У него есть еще одна слабость, - сказал Страхоборец, уклоняясь от ответа на этот вопрос.
– Он страдает арахнофобией.