Тут Вадим спохватился и позвонил к тетке в Наклажную. Мама подошла, и они поговорили. У мамы все было в порядке, слава богу, только ангина пока еще не прошла, а в остальном все в порядке. И у Вадима все было в порядке. Во всем мире стоял сплошной, беспросветный и полный порядок, оставалось только передвинуть на место диван, уехавший на середину комнаты, и расставить по местам рассыпавшиеся книги, устилающие пол, как пестрая стая мертвых птиц...

И в этот момент Вадим вспомнил. Вспомнил, кто говорил ему: не трепыхайся и не напрягайся, все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Это же, конечно, Андрей Белюнин ему сказал. Страхоборец. В первый же раз, когда он, весь трясясь и в отчаянии, прибежал к нему жаловаться и просить защиты. "Не унижай себя надеждой. Все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Просто считай, что ты уже мертв, и тогда никто и ничего с тобой сделать не сможет..." Он вспомнил это, и ему снова стало страшно, как и тогда, хотя теперь, казалось бы, бояться было уже нечего. Длинное породистое лицо брезгливо глядело на него с того конца тоннеля, освещенное почему-то только слева - золотистым ровным светом. Да ведь я еще вдобавок и богат теперь, подумал он вдруг. Но сразу же отогнал от себя эту мысль как преждевременную и потому - опасную.

* * *

..А в это самое время Андрей Юрьевич Белюнин (по прозвищу Страхоборец) сидел на кухне своего приятеля Сережи Вагеля, известного (среди драбантов) также под кличкой "Эль-де-през". Неспешно обменивались нейтральными репликами (главным образом насчет хоккея), сосали пиво из длинных холодных банок и наблюдали искоса за действиями малолетнего сынишки Эль-де-преза, сидящего тут же на собственном стуле за тарелкой еды. Сынишка сражался со своим ужином. Диспозиция была такая: в левой руке он держал большой однажды надкусанный ломоть хлеба, в правой - вилку с насаженной на нее четвертинкой котлеты, и еще полкотлеты вместе с горкой картофельного пюре неаппетитно стыло в тарелке. Кроме того, приблизительно четверть котлеты и некоторое количество хлеба пополам с пюре находилось у него за щекой, отчего миловидное, черноглазое (в мамочку) личико выглядело болезненно асимметричным.

Мама со старшенькой в данный момент плавали в бассейне, а папа Эль-де-през старательно и бездарно исполнял строгий наказ: "изжарить котлеты, разогреть пюре, накормить Существо, дать ему столовую ложку пертуссину, и в восемь часов - спать". Однако существо кормиться не желало. У существа вообще никогда не бывало аппетита, а уж если кормлением занимался папаня, процедура приема пищи превращалась в котлетомахию и в сущий цирк.

– Жу-уй!
– в очередной раз не вытерпев, распорядился Эль-де-през нарочито занудным голосом.
– Жуй и глотай. Горе луковое.

Луковое Горе совершило несколько торопливых движений челюстями, ничего не проглотило и снова застыло в неподвижности, почти уже трагической.

– Не желает, - объяснил Эль-де-през.
– Не желает, и все тут. В отказе стоит.

– А может быть - пусть?
– осторожно предположил Андрей, понизив на всякий случай голос.

– То есть как это - пусть? А кто жрать за него будет?

– Проголодается - сам попросит.

– Что ты в этом понимаешь?
– сказал Эль-де-през с усталым пренебрежением.
– Папаня аховый...

Андрей плотно зажмурил глаза и поднял обе руки (ладонями вперед) в знак того, что молчит, сдается и вообще заткнулся навсегда, а Эль-де-през произнес решительно, адресуясь уже не к нему:

– Значит, так. Прожевать и проглотить то, что за щекой! Потом - доесть что на вилке, половину пюре, и я тебя отпускаю. Договорились?

Горе Луковое быстро-быстро закивало и сейчас же принялось жевать образцово-показательно, всем телом: даже зубами прищелкивая по ходу дела, даже на стуле подпрыгивая и усиленно размахивая вилкой с куском котлеты. (Может быть, в надежде, что кусок слетит на пол, и проблема решится тогда как бы сама собою?)

– Пива еще хочешь?
– спросил у Андрея опытный отец, поднимаясь к холодильнику.
– Есть "Туборг", между прочим.

– Спасибо, мне достаточно.

– Ухты, какие мы твердокаменные!

– А знаешь, как товарищ Сталин товарища Молотова называл?

– Знаю: твердокаменный ленинец.

– Угу. Почти. Он называл его "каменная задница".

– Ну да? И что - с осуждением? Или - одобрительно?

– Скорее, одобрительно.

– Вот странная вещь, - заметил Эль-де-през глубокомысленно.
– Кого ни послушаешь, у всех товарищ Сталин всегда в хорошем настроении, добрый и шутит...

– Это называется "селекция наблюдений", - объяснил Андрей.
– Просто те, кто видел его в плохом настроении, не выжили, и их рассказов история нам не сохранила.

– Может быть, - согласился Эль-де-през.
– А может быть, он и в самом деле был неплохой мужик? А?

– Вроде твоего хозяина?

– Ты кого имеешь в виду?
– спросил Эл-де-през, сразу же профессионально насторожившись (словно кто-то в толпе сунул вдруг руку во внутренний карман пиджака).

– Что значит - "кого"? У тебя так много хозяев?

– А-а-а... Нет, мой хозяин в порядке. Грех жаловаться. Печальный человек с длинными волосами.

Андрей посмотрел на него с удивлением.

– Да ты поэт! Как сказано, однако: "Печальный человек с длинными волосами!".

– Да это не я сказал, вообще.

– А кто?

– Неважно.

Тут Андрей поймал на себе внимательный взгляд черноглазого Существа, и хотел было подмигнуть ему ободряюще... или скорчить какую-нибудь гримасу посмешнее... или хотя бы губы свои сочувственно этак поджать... Но - не решился. Поостерегся. Дети его недолюбливали, и он это знал. Что-то в нем их настораживало: они старались не разговаривать с ним, уклонялись от игр и не принимали его шуток. Это его огорчало, но не так уж чтобы слишком. Неприятно, конечно, когда такой вот симпатяга глядит неприязненно и с опаской, но бывают ведь ситуации и похуже, не так ли?.. Например, когда на тебя неприязненно смотрит какой-нибудь дьяволоподобный питбуль.