Это оказалось так просто. Тумблер, кнопка, а потом планета совершенно бесшумно, как всё, что происходит в космосе, распалась на три уродливых куска. Они какое-то мгновение, казалось, всё ещё пытались склеиться между собой, а потом с безнадёжной окончательностью развалились, и центробежная сила повлекла прочь каждый…

Она никогда не пыталась представить, что было там, на каждом из кусков, который клочьями терял атмосферу. Мгновенное прекращение вращения вокруг оси и рассоединение обломков вызвало небывалые ураганы. Неимоверной силы земные толчки. Она хотела бы, чтобы люди на её земле умерли мгновенно. Она знала, что это невозможно. И она была близка к тому, чтобы просить Таркина выстрелить ещё один раз.

Удар милосердия.

В том шоковом состоянии аффекта она не сразу поняла, почему у неё так ноет плечо. Вейдер вцепился в него, как будто падал куда-то. Тогда она решила, нет, потом, тогда она ничего не соображала – что он на всякий случай схватил её покрепче, чтобы она не бросилась на Таркина.

Но потом она поняла: не то. Теперь поняла. Она помнила бледного до синевы Люка, героя, взорвавшего Звезду Люка, который еле выполз из крестокрыла.

– …она как будто взорвалась у меня в голове… - пробормотал он на все расспросы. При эвакуации его пришлось уложить в отдельную каюту и скормить ему массу обезболивающих средств. Она впервые видела, как действует на одарённого Силой массовая гибель. А на Вейдера?

Он, конечно, был профи. Он мог закрыться. Но как будто не успел. Как будто взрыв тоже застал его врасплох. Она тогда не думала об этом. Она не думала и сейчас. Она отложила в ячейку памяти очередную подробность. Не потому, что не хотела вспоминать. Отложила вплоть до того времени, когда информации окажется столько, что она сможет её осмыслить.

Вейдер – её отец! Люк нашёл время сказать об этом… Но он сказал. Когда понял, что это необходимо. Она вглядывалась в темноту ночи. Она смотрела на призраков прошлых дней.

Мотма и Борск знали об этом, точно. Уж тётя-то Мон… Перебирая всю их манеру поведения, все незначительные тогда обмолвки, она уверялась всё сильней. Как только включился рефлектирующий разум, который она сама четыре года загоняла куда подальше – всё встало на свои места. Эти сволочи знали. И использовали это в своих целях.

Наживка.

Они использовали не только её. Они разрекламировали взрыв Альдераана, как имперский ужастик. Она была уверена: при всём Мотма была счастлива, что ей в руки дали такой аргумент против империи. Лея смотрела в темноту и не могла заплакать. Даже сейчас она не смогла оплакать свою землю, бугор, по которому она бежала, дом, небо и лица людей, которые погибли только потому, что когда-то в её детстве ради собственных целей взрослые не сказали ей правды.

Ненависть. И сухой жар сердца.

В эту ночь она позволила себе всё. Она знала, что должна. Дать пройти сквозь себя мыслям и ощущениям, как шторму. Чтобы выяснить наконец, в каком мире она живёт.

Политика – искусство манипуляции. Это она усвоила с детства. Её тихие, благовоспитанные тётушки преподавали ей первые уроки интриги. Своими прозрачными голосами, внятно и культурно, они объясняли ей, почему династия Органа правит Альдерааном вот уже несколько сотен лет. Что помогло придти им к власти, как наследные короли их династии приняли условия игры, когда в галактике стала приличной демократия. Приличной и необходимой для участия в общегалактической политической жизни. Миры с тиранией или монархией не имели шанса. Общепринятым билетом в большую политику стало дарование свобод своим подданным…

Как она хохотала над этой девчонкой! Отец только головой качал.

– Значит, мы дурим всех, но все ещё и знают, что мы их дурим?

– Что за лексикон, Лея. И ты не понимаешь, насколько это всё сложно. В нашем мире на правдолюбии не проживёшь…

Сложно и просто. Для тёти Мон, которая раз в год обязательно навещала своего старого друга Бейла на Альдераане, всё было как раз очень просто. Она всегда прекрасно знала, чего она хочет, как этого добиться, и неуклонно шла к цели. Сначала она ей активно не нравилась. И теперь она уже не помнит, где обозначен был тот рубеж, за которым инстинктивная детская неприязнь ребёнка к фальши превратилось в восхищение.

Тётя Мон была сильной. И умной. Очень умной. А Лея всегда искала силы. И ума. Наследственность. Вейдеровская наследственность. Тоска по силе. Тоска по незаурядности.

Про приёмного отца она быстро всё поняла. Слабый, по всей видимости, человек, который сыграл свою роль в политической жизни только в условиях тогдашней демократии. Он был очень увлечён идеалистическими моделями усовершенствования жизни. И она даже знала, почему. Она знала, что тот любил её мать. Это было единственным сильным и совершенно настоящим в нём.