Но все же Света не хотела расставаться так просто.

– Если вы не против, увидимся завтра в три часа по полудни возле нашего дерева.

– Конечно, я буду ждать вас, - сказал он ей вслед с приятным акцентом, подчеркивая каждое слово.

Не успела Света скрыться из вида, как Курт спиной ощутил чей-то злой пристальный взгляд. Так смотреть мог только равный ему. Курт обернулся. Перед ним стояла Рита.

– Ты что совсем свихнулся?
– Рита не скрывала злости.
– Зачем тебе эта русская свинья?

Она умышленно говорила слова, которые должны были напомнить Курту о его собственных убеждениях в бытность свою человеческую. Но, кажется, они с ним менялись в разные стороны.

– За что ты ее так?

– А разве неправда? Открой глаза. Ну, смазливое личико... И все!

– Ты не права.

– Еще как права! Да ты глянь объективно на этот курносый нос и брахицефалический череп! Помнишь циркули, которыми мерили головы?

– Вот уж не ожидал, что ты заговоришь о чистоте арийской расы.

Курт улыбнулся.

– Где же твои убеждения?

– Там же, где фюрер и III Рейх. Кстати, знаешь, что Гитлер, говорил про итальянцев? Есть де среди них один нормальный человек, да и тот - Муссолини.

Рита зло посмотрела на Курта, но промолчала.

Курт лукавил. Его убеждения были слишком искренними, чтобы сгинуть без следа. Но он просто полюбил. И это объясняло все.

Курт вспомнил русскую книгу, которая называлась "Тарас Бульба" и которую он прочитал когда-то в разведшколе, изучая русский язык. И что-то ему это напомнило. "Но нет, - сказал он себе.
– Та война уже проиграна. Так что я - далеко не Андрий". И, как это ни странно, ему это помогло.

– Ладно, черт с ней, с девчонкой, - снова заговорила Рита.
– Меня другое интересует. Зачем ты устроил весь этот балаган?

– Какой балаган?

– Он еще спрашивает! Ненюфары на подоконнике, черные кошки, летучие мыши...

Глаза Курта изумленно расширились.

– Что за бред? Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Никому, кроме тебя, такие глупости в голову не придут, - отрезала Рита.
– Угомонись, я тебя предупреждаю. Мария узнает - она с тобой церемониться не будет.

Постепенно гости разошлись, музыка смолкла, и лишь усыпанный конфетти и серпантином пол да столы с неубранной посудой напоминали о недавнем веселье. Полиглот чувствовал знакомую опустошенность, которая всегда наступает после праздника. Именно за это он давно перестал любить Новый год, который всегда будит неясные надежды, но они никогда не сбываются: наступает день, и жизнь возвращается в прежнее русло.

Поднявшись на второй этаж, он заглянул в уютную комнату с погасшим камином и охотничьими трофеями на стенах. Все ее обстановку составлял резной книжный шкаф красного дерева, полки которого были забиты разнообразными видеокассетами, несколько кресел и диван с гнутыми ножками и низкий журнальный столик, уставленный пустыми и полными винными бутылками.

На диване, запрокинув голову, неподвижно лежал Мороз. Предчувствуя недоброе, Полиглот подошел ближе. Мороз открыл глаза и с трудом приподнялся.

К счастью, он был жив и здоров, хотя и совершенно пьян.

– Устал я, Саша, - в голосе Мороза звучали дружеские нотки.
– Тяжко жить среди волков... И осознавать себя таким же...

– Но ведь не все так плохо, - попытался было успокоить его Полиглот.
– В конце концов есть деньги, за которые можно купить если не все, то многое...

– Вот именно. Далеко не все. Ты еще молод и можешь не понять, но счастлив я был, пока сокращение Армии шестидесятых не выбросило меня на улицу.

– А сейчас?

– Сейчас... За последние десять лет все менялось, как в калейдоскопе. Это, выражаясь словами Дэвиса, не дает нам времени остановиться и пристально рассмотреть.

– Ты знаешь Дэвиса?

Этот вопрос вылетел непосредственно, как это бывает, когда язык опережает мысль.

Мороз усмехнулся.

– Я много чего знаю. И много чего видел.
– Он сделал длинную затяжку, помолчал минуту, и продолжил.
– Тяжко. Прошли и Советский строй со всеми его плюсами и минусами, и беспредел начала девяностых... Какие только фофаны и отморозки не назывались вдруг авторитетами.
– Мороз задумчиво посмотрел на звездное небо.
– Прошло все. И моя жизнь...

– Оставь, Дед!
– Полиглот дружески хлопнул его сбоку по плечу.

– Моя жизнь прошла. Год-два. Может пять. Тебе жить...

– Да... Знаешь такое стихотворение

Наше поколение юности не знает.

Юность стала сказкой миновавших лет.

Рано в наши годы дума отравляет

Первый их размах и первой жизни цвет...

– Да. Надсон. Прошлый век. У Лермонтова тоже было "Печально я гляжу на наше поколенье..." Ты хочешь сказать, что каждое поколение думает так? Это неправда. О своем поколении я так сказать не могу. Мы и в правду были рождены, чтоб сказку сделать былью... Но не вышло... Вероятно, это идет циклически.