Шурик, вероятно, чтобы обратить на себя внимание, начал рассказывать невразумительную охотничью байку про то, как он "вот такого" кабана убил. Он все время путался и повторялся, но его слушали, хотя и плохо.

– Никогда не была на охоте, - вздохнула Света.

– А что, устроим!
– предложил Шило.
– Хоть завтра.

– Очнись, кто весной охотится?
– попытался осадить его Полиглот, но того уже понесло.

– Подумаешь, кто нам что скажет?
– не унимался Самоплясов.
– А если кому не понравится, сам виноват. Я привык делать, что хочу, и тогда, когда хочу.

Полиглот усмехнулся, но промолчал. Шестерки всегда славились шумностью и показным всесилием, нацеленным, правда, разве, что баб, да интеллигентов. И этот их удел не могло изменить ничто.

– Не знаю, осталось ли в этих лесах зверье, - рассеянно проронил Мороз, сам словно витая где-то далеко.

– Могу у лесничего узнать, - отозвался Полиглот, продолжая тихо наигрывать на гитаре.

Слова Полиглота словно вернули Мороза на землю. Точнее даже не слова, а сам этот парень, невзнащай наигрывающий мелодии его детства. Морозу вдруг нестерпимо захотелось сыграть самому.

– Ну-ка, дай и мне стариной тряхнуть, - неожиданно воодушевленно сказал он.

И незамедлительно получив гитару, Мороз запел:

Ехали на тройке с бубенцами,

А вдали сияли огоньки.

Вот как бы и мне теперь за вами

Душу бы развеять от тоски.

Дорогой длинною, да ночкой лунною,

Да с песней той, что вдаль летит звеня.

Да с той старинною, да семиструнною,

Что по ночам так мучила меня...

Как он пел, это надо было слышать! А как играл!

– Браво, браво, Дед!
– с восхищением зааплодировали все.
– Просто талант!

– А вы как думали?! Это вам не петушки сосать на бабушкины деньги.

Последняя фраза, всплывшая из старой, забытой жизни, с какими-то новыми ассоциациями вызвала припадок смеха. Как-то автоматически Мороз обвел всех своим цепким пронзительным взглядом. Не смеялись трое: Полиглот, Балерина и Лиза. Нет, они тоже улыбались. Но не смеялись. Мороз не стал задаваться вопросом "почему?", однако отметил это для себя.

– Ну-ка, Санек, обратился Дед к Полиглоту, - Сообрази теперь ты что-нибудь. Я знаю, ты можешь.

И Полиглот сообразил:

– Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда теперь идти солдату.

Кому нести печаль свою.

Пошел солдат в глубоком горе,

На перекресток двух дорог.

Нашел солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат, и словно комья

Застряли в горле у него.

Он говорит: "Встречай, Прасковья,

Героя-мужа своего!

Готовь для гостя угощенье,

Накрой в избе широкий стол!

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришел".

Полиглот всегда пел, что называется, с душой, и на глазах тех, в ком обратный процесс социальной эволюции еще не успел вытравить все человеческое, проступили слезы. Но таковых было немного, как среди женщин, так и среди мужчин.

Никто солдату не ответил ,

Никто его не повстречал.

И только теплый летний ветер

Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,

Достал мешок походный свой,

Бутылку горькую поставил

На серый камень гробовой.

"Не осуждай меня, Прасковья,

Что я пришел к тебе такой...

Хотел я выпить за здоровье,

А должен пить за упокой.

"Сойдутся вновь друзья-подружки,