Но были люди и вовсе, как казалось Фирсову, случайные, угодившие под суд либо по незнанию законов, либо потому, что закон сам не знал в своей неуклюжести, чего ему надо от человека, и лез на него, как танк на врага: дави его, гада, и все тут!..

Фирсов, например, так и не смог понять, за что отдали под суд, продержав три месяца в "Крестах", пожилого столяра-плотника Мишу, его первого соседа по квартире, мастера золотке руки, усмотрев в нем тунеядца и устроив показательный суд в жилконторе.

Миша получил год "химии", и говорили, что ему повезло -- с его статьей обычно дают зону. Мишу арестовали как бомжа и тунеядца, хотя бомжом он был по чисто формальному признаку: год назад бывшая супруга лишила Мишу прописки как отсутствующего длительное время и, что самое печальное, не поставив его в известность о предпринятой акции, хотя и знала, где найти его -- он обитал у своей тетки на Васильевском. К тунеядцам же Миша был отнесен потому, что в его трудовой книжке за записью об увольнении около года не следовала запись "принят на работу". Сам Миша придерживался той точки зрения, что отработал уже свои сорок лет, а поскольку "все вокруг пропитано лжой" и дважды его надували с получением казенной квартиры, то нет смысла дальше слушать обещания начальников и горбатиться ради их плана -- надо на старости лет пожить свободно и достойно, как позволяет ему его высокая квалификация. Зимой Миша халтурил в магазинах -- отделывал прилавки, кабинеты, подсобки, ставил двери и загородки, искусно подрубал мясные колоды, убирая у них впадины и придавая верхней части некоторую выпуклость, отчего мясо рубилось и резалось легко, как натянутое, -- директора передавали старательного Мишу из рук в руки, на манер эстафетной палочки, а к лету Миша рядился к тем же директорам достраивать дачи, ладить крылечки, веранды, перестилать полы. Миша работал неторопливо и брал с заказчика двадцать пять рублей в день плюс горячее питание.

– - Да я жизнь прожил, -- горячился Миша и пытался зажечь спичку, чтобы поставить вариться картошку.
– - да меня немец два раза к стенке ставил, да я пахал от зари до зари, а они -- тунеядец! На нарах, как последнюю суку, три месяца до суда держали. А, Игорь, представляешь?

– - Представляю...

– - Следователь за три дня все бумаги оформил, а потом очереди ждал в суд. А здесь?
– - Миша кивал на окно, которое выходило во двор комендатуры: пустая спортплощадка, барак клуба, чахлые клумбы, обложенные кирпичом.
– - Оформили плотником-бетонщиком третьего разряда, поставили на лопату раствор подавать. Я инспектору говорю: "Я столяр пятого разряда, направьте меня на жилой дом, я один всю столярку сделаю. Ведь требуются!" -- "Нет, -- говорит, -- ты "химик", работай, куда поставили. В тепло захотел?" А у меня ноги больные.
– - Миша садился на стул и показывал распухшие колени.
– - День по холоду в резиновых сапогах походил, и привет! А больничный только на пять дней дают, и то без оплаты. Если, говорят, не можете трудиться на стройках народного хозяйства, отправим вас в тюрьму конверты клеить. Ну скажи, это по уму делается?

– - А ты что, воевал?
– - спрашивал Фирсов.
– - Почему тебя немец к стенке ставил?

– - Да какое воевал! Мне двенадцать лет было, в Пушкинских Горах жили. В лес к партизанам бегали, еду да оружие носили. Поймали нас с братом и расстрелять хотели. Уже во двор вывели, мы стоим бледные, ноги не держат, а тут ихний офицер вышел. Посмотрел на нас и давай орать. Орал, орал, потом пинков надавал и на конюшню отправил -- пороть. Еле до дому потом добрели -- мать думала, нас уже расстреляли...

– - А второй раз?

– - Уздечку с медным набором украл...
– - Миша курил и равнодушно смотрел на таракана, ползущего по газовой плите.
– - Длительная история. Немцы тоже разные были. Не все такие, как их изображают...

Пропал потом Миша -- поехал на Новый год к тетке и как в воду канул. Приходил потный оперативник с красными похмельными глазами, расспрашивал Фирсова о бывшем соседе, но Фирсов сказал, что ничего не знает.

То, что в спецкомендатуре спокойней ничего не знать и ничего не видеть, Фирсов уловил быстро. С языком у него и раньше был полный порядок. "Язык до Вологды доводит, -- частенько сообщал Славка Гостомыслов, с которым Фирсов вскоре сблизился.
– - А вологодский конвой шутить не любит".

Миша сгинул, и через пару недель к Фирсову поселили Максимова -- рыжего детину, который посредством веснушчатого кулака попытался отомстить сразу всем профурсеткам мира, чем и обеспечил себе три года строек народного хозяйства. Хулиган. Но это отдельная история.

Думая о деньгах, Фирсов сделал мысленную ревизию своим способностям и возможностям. Получилось не так уж плохо.

К неполным тридцати годам Фирсов умел ездить на мотоцикле, водить легковой и грузовой автомобили, управлять маломерным судном с мощностью двигателя до 150 лошадиных сил, мог работать электриком, плотником-бетонщиком, умел "самостоятельно ставить и решать крупные инженерные задачи" -- как было сказано в отзыве на его дипломный проект -- умел писать диссертации (свидетельством тому -- своя, не дошедшая до защиты по различным обстоятельствам, и чужая -- написанная за пятьсот рублей для соискателя из Абхазии и защищенная на ученом совете " на ура"); мог, теоретически, работать главным энергетиком предприятия, неплохо строил сараи, коровники и сортиры, сносно читал и изъяснялся по-английски, а также вполне справлялся с обязанностями диспетчера строительно-монтажного управления и формовщика на ДСК. Два последних таланта обнаружились у Фирсова в спецкомендатуре. Да! Еще он мог работать дежурным механиком гаража в режиме суточного дежурства с последующими тремя выходными. Именно в этой должности Фирсов и трудился финишные полгода своего пребывания на "химии". Должность, надо сказать, доставшаяся ему случайно и без всяких потуг с его стороны. Шальная должность; и не только в условиях ограниченной свободы.

Фирсов чувствовал, что идея на три тысячи найдется -- надо только искать. В конце концов, он потерял лишь свободу, а не уверенность в себе. Все остальное при нем: руки, ноги, голова, здравый смысл инженера, наконец. Неужели он не найдет себе занятия денежного, интересного и честного? Не коньяк в баре разливать и варить черный пережженный кофе, пропуская кипяток через одну порцию по нескольку раз, -- тут, как Фирсов слышал, можно и десять тысяч заработать, -- и не водкой с утра приторговывать в пункте приема посуды -- говорили, там пятьсот рублей в месяц образуются при известной сноровке элементарно, -- и даже не ремонтом квартир перебиваться, выискивая клиентов около магазинов "Строительные товары", -- деньги вроде бы и трудовые, но стоишь как безработный, и ждешь, когда тебя выберут, и косишься -- не идет ли милиционер, чтобы успеть сорвать кисточку с длинной палки и сунуть ее в карман: стою вот себе спокойно, держу палочку... Нет, все это не то и еще раз не то! Отпадали и северные шабашки -- дома, коровники, свинофермы. Общество сильно раздражали большие заработки вольных строителей, и фельетоны о них чередовались с заметками "Из зала суда" -- мухлеж, приписки, фиктивные ведомости. "Ах, вы ранее судимы? Прекрасно. С вас и начнем..." Увольте от таких заработков!

Фирсов заметил, что в активе любого самого никудышного "условника" числится несколько способов быстрого обогащения -- рецепты давались совершенно неожиданные, стоило лишь завести речь о деньгах. Но народ в массе своей был беден, и не верилось, что те, кто дает рецепты, когда-нибудь сами воспользуются ими.

– - Да можно по сотне за ночь иметь, -- опершись на лопату, уверенно говорил какой-нибудь парень в драном ватнике.
– - Плевое дело. Ночью пассажиров в аэропорту заряжать. Подходишь: "Куда тебе?" -- "На Лиговку".
– - "Десятку даешь? Садись в ту машину и жди". К следующему: "Куда тебе?" -- "До Исаакиевской".
– - "Годится. Пятнаха. Иди к тому такси". Набрал четверых, сдал их таксисту, он тебе отстегивает чирик-двадцатку. Сами-то они боятся заряжать внаглую... Ночь не поспал -- стольник в кармане.